Читать онлайн «Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор». Страница 64

Но многие все-таки выдерживали суровые испытания Питером и становились петербуржцами в первом поколении. Они растворялись среди горожан, ассимилировались, становились на ноги, образовывались, обзаводились семьями, рожали детей, создавали поколения – второе, третье… И сегодня, пытаясь обнаружить наши генеалогические корни, многие из нас могут с гордостью констатировать, что «псковский да витебский – народ самый питерский».

По наблюдениям остроумного и проницательного фольклора, петербуржцами в полном смысле этого слова становились не сразу. В одном случае о них можно было сказать: «Всякий – сам себе Исаакий», в другом – «Парголовский иностранец», как говорили о провинциалах с претензиями на рафинированных аристократов. Но все они были «граждане и гражданки от Купчина до Ульянки» и все, в конце концов, заслуживали одного общего собирательного имени – петербуржцы. В советские времена о них говорили: «Братцы-ленинградцы».

По законам языковой практики всякое собирательное имя предполагает его внутренне деление на самостоятельные составляющие, то есть на собственные, личные имена. В фольклоре такое конкретное имя может стать редким, но исключительно важным элементом фразеологической конструкции. Оно придает пословице или поговорке особую лингвистическую устойчивость. Персонифицированная фраза обладает удивительной особенностью. Она углубляет смысл сказанного, придает информации более убедительный, достоверный и доверительный характер. Если согласиться с тем, что фольклор – это душа города, то личное имя в фольклоре – это и есть та неуловимая субстанция, которая поддерживает в душе жизненную инерцию. Имя, по определению, обладающее первородной сакральностью, придает пословице дополнительную значимость. Оно сродни поцелую Бога на челе гения. Такая несмываемая мета дорогого стоит.

Попасть в пословицу или поговорку – большая привилегия и еще более высокая честь. Пословичный жанр настолько немногословен, что выбор строительного материала для создания устойчивой лексической конструкции весьма ограничен по определению. Для того чтобы попасть в половицу, слово должно обладать максимальной точностью и быть самым необходимым. А уж если выбор падает на личное имя, то, можно с уверенностью сказать, что оно достойно того. При этом неважно, какой оценочный знак это имя заслужило в истории. Для создания нарицательного образа фольклору годятся все имена как положительные, так и отрицательные. Равное право на продолжение жизни в городском фольклоре получили и великий полководец Кутузов, спасший Россию от наполеоновского нашествия, и бесславный генерал-губернатор Петербурга Эссен, которого считали олицетворением николаевской эпохи и говорили, что он ничего не делает не от недостатка усердия, но за совершенным неумением: «Пришел Кутузов бить французов» и «Эссен – умом тесен».

Яркими образными метафорами стали и многие другие имена, вошедшие в городскую фразеологию: «Петр, да не первый»; «Я что, Пушкин, чтобы много знать?!»; «Шаляпин непризнанный»; «Райкин нашего двора»; «Темен, как Ганнибал». Последняя лексема особенно характерна своим переносным значением, поскольку речь в ней идет вовсе не о цвете кожи знаменитого африканского предка Пушкина – арапа Петра Великого – Абрама Петровича Ганнибала, а о характеристике всякого невежественного или некомпетентного человека.

О некоторых именах мы уже довольно подробно говорили в связи со словосочетаниями «завод Чарлза Берда», «фабрика Максвелля», «завод имени Егорова». Но здесь эти имена не обладают понятийной или смысловой самодостаточностью и играют, скорее, вспомогательную роль, являясь всего лишь составной частью неделимого названия. Между тем у фольклора есть и другой опыт использования имени. В 1827 году некий предприимчивый немец Корнелиус Отто Шитт основал в Петербурге семейную торговую фирму по продаже вина. Дело оказалось выгодным, фирма процветала. К началу XX века, когда дело возглавил его внук Вильгельм Эдуардович Шитт, в Петербурге насчитывалось 37 винных погребов в самых различных районах города, от Невского и Вознесенского в центре до Забалканского и Сампсониевского проспектов на рабочих окраинах. Практически весь Петербург был опутан хорошо продуманной сетью рюмочных, распивочных, винниц, кабачков, закусочных и иных подобных торговых точек. Большинство из них располагались на самых выгодных местах: в угловых частях зданий, на людных перекрестках, возле заводских и фабричных проходных. С тех пор имя купца 1-й гильдии, коммерции советника и потомственного почетного гражданина города Василия Эдуардовича Шитта, как его звали в Петербурге, стало нарицательным и вошло в золотой фонд городской фразеологии: «Шитт на углу пришит» и «В Петербурге все углы сШиты».

Любопытное применение в фольклоре нашло имя потомственного почетного гражданина Петербурга Жоржа Бормана, знаменитого владельца шоколадной фабрики на Английском проспекте и многочисленных кондитерских магазинов на улицах, проспектах и в переулках города. Имя Жоржа Бормана красовалось на всех обертках, коробках и упаковках его сладких изделий. Рекламные страницы газет и журналов пестрели призывами: «Лучше нету угощенья, чем Жоржа Бормана печенье». Дополнительную рекламу его товарам создавала питерская детвора, скандируя из-под каждой подворотни дразнилки: «Жоржик Борман нос оторван» и «Жорж Борман наср… в карман». Видимо, такие примитивные физиологические ассоциации вызывал вид шоколадных плиток, расплавленных от температуры жарких ребячьих тел в карманах дворовых мальчишек.

В городской фразеологии социалистического Ленинграда особой популярностью пользовались два имени, олицетворявшие дореволюционную жизнь, с утратой которой долгое время втайне не могла примириться советская интеллигенция. Одним из них ленинградцы с завидной настойчивостью называли гастроном № 1 на Невском проспекте, который до революции принадлежал одному из самых богатых петербургских купцов Елисееву. Другое имя всплыло в фольклоре неожиданно, когда первым секретарем ленинградского обкома КПСС был назначен случайный однофамилец царского рода Григорий Васильевич Романов. Родилась ностальгическая поговорка, пытавшаяся соединить и примирить две непримиримые эпохи: «Елисеев торгует, Мариинка танцует, Романов правит». Напомним, что третье имя в этой поговорке принадлежит супруге императора Александра II Марии Александровне, в честь которой был назван петербургский театр оперы и балета. В советское время он был переименован в театр им. С.М. Кирова, но в народе так и остался «Мариинкой», или в просторечии – «Маринкой».