Читать онлайн «Русский Париж». Страница 51

Во XIX столетии во Франции издавалось немало трудов русских ученых, живших и работавших в Париже: этнографа и востоковеда Николая Ханыкова, физиолога Ильи Циона, химика Владимира Лутинина, географа Михаила Венюкова, экономистов Виктора Порошина и Людвига Тенгоборского, минеролога и кристаллографа Григория Вырубова, политолога и социолога Максима Ковалевского, социолога и идеолога народничества Петра Лаврова и других.

Почти все они, передавая свои работы в дар парижским библиотекам, повторяли слова Чихачева: «В благодарность Парижу».

Эту фразу произносил Максим Ковалевский, когда в самом начале XX века стал одним из инициаторов создания во французской столице «Русской высшей школы общественных наук». Он не раз отмечал, что необходимо продолжать традиции соотечественников, оказавшихся во Франции в XIX столетии, в том числе быть так же благодарными Парижу, как и они.

Для многих русских ученых XIX века работа во французской столице не была долгой. Но, как заметил один из них: «Париж навсегда остался в нашей памяти, и, дай Бог, чтобы и мы сохранились в памяти великого города своими скромными делами».

В 1851 году 23-летний Александр Михайлович Бутлеров защитил магистерскую диссертацию. Спустя несколько лет, известный французский химик Вюрц заявил, что заключительная часть этой диссертации была пророческой.

«Оглянувшись назад, нельзя не удивляться, какой огромный шаг сделала органическая химия в короткое время своего существования. Несравненно больше, однако ж, предстоит ей впереди, и будет, наконец, время, когда не только качественно, но и количественно исследуются продукты органических превращений, когда мало-помалу откроются и определятся истинные, точные законы их, и тела займут свои естественные места в химической системе.

Тогда химик, по некоторым известным свойствам данного тела, зная общие условия известных превращений, предскажет наперед и без ошибки явление тех или других продуктов и заранее определит не только состав, но и свойства их. Время это может, и даже должно, настать для нашей науки…».

Такими выводами завершалась магистерская диссертация Александра Бутлерова.

Эти слова еще мало известного во Франции молодого ученого были переведены с русского и вывешены на стене парижской лаборатории Вюрца.

После защиты диссертации профессора химии Николай Зимин и Карл Клаус рекомендовали своему ученику Александру Бутлерову отправиться для пополнения знаний за рубеж.

Но пожелания профессоров оставались долгое время неисполнимыми. Лишь в 1857 году Бутлеров выехал в свою первую заграничную командировку. За короткий срок ему удалось побывать в научных химических центрах и лабораториях Австрии, Англии, Германии, Швейцарии, Италии и Франции. Состоялись встречи с коллегами из этих стран, обмен опытом и научной литературой.

В Париже Бутлеров проводил опыты и исследования в лаборатории Вюрца. Благодаря этим работам в 1858 году ему удалось получить новые химические соединения — йодистый метилен, который стал исходным продуктом для синтеза многих классов органических соединений.

В дальнейшем йодистый метилен стал источником многих научных открытий.

Когда Бутлеров вернулся на родину, он не раз заявлял приятелям, что ему следовало бы назвать йодистый метилен «Паризием». Правда, неизвестно, в шутку или всерьез говорил так Александр Михайлович.

В 1861 году состоялась вторая заграничная командировка Бутлерова. Он снова побывал в Париже. За короткий срок он сменил несколько адресов своего проживания в Париже. Вначале Бутлеров жил в комнатке возле больницы Отель-Дьё, затем переехал в комнату на Севастопольском бульваре, а потом снял квартирку в домике у парка Бютт-Шомон.

Парижским друзьям Бутлеров рассказывал, что в парке ему лучше дышится и удобней заниматься физическими упражнениями. Его французские коллеги уже знали: Александр весьма серьезно относится к этому увлечению. Своими достижениями в занятиях физкультурой он гордился не меньше, чем научными открытиями.

В лаборатории Вюрца долгое время хранилась кочерга, свернутая Бутлеровым в букву «Б».

Во время второй заграничной командировки он заявлял коллегам, что «…теоретическая сторона химии не соответствует ее фактическому развитию… Химическая натура сложной частицы определяется натурой элементарных составных частей, количеством их и химическим строением».

В 1861 году ученик Бутлерова, Владимир Васильевич Марковников, писал: «Александр Михайлович был не только первым, кто наметил главные основания нынешнего учения совершенно ясно и определенно, но и развил их настолько подробно, как позволяет объем журнальной статьи. В самом деле, прочитывая ныне этот символ веры теории строения, мы не найдем в нем никакой разницы от тех принципов, которые служат руководством современных химиков».

Несмотря на появление еще в 1861 году в среде парижских химиков сторонников Бутлерова, лишь после Первой мировой войны его труды и выводы стали популярными в научных кругах Франции.

Так во второй половине XIX века иногда величали Париж русские ученые. Их можно было встретить в то время во многих научных центрах и лабораториях, в институтах и университете французской столицы.

Более двадцати выходцев из России в разные годы проводили исследования и ставили опыты в лаборатории известного химика Вюрца.

В 1864 году у него работал Николай Александрович Меншуткин, которого впоследствии стали называть одним из основателей химической кинетики.

За три года до приезда в Париж он участвовал в петербургских студенческих волнениях. Девятнадцатилетний Меншуткин был на короткое время арестован и исключен из университета. Так что выпускные экзамены ему пришлось сдавать на правах вольнослушателя. А вот публиковать не имеющие никакого отношения к революции работы по химии Николаю Александровичу некоторое время запрещали.

Так что Париж стал для Меншуткина еще и своеобразной трибуной. Здесь написал он и опубликовал несколько статей, которые впоследствии вошли в его фундаментальные труды «Аналитическая химия», «Очерки развития химических воззрений».

Еще один выдающийся русский ученый, Климент Аркадьевич Тимирязев, как и Меншуткин, стал участником студенческих волнений 1861 года. Он так же был исключен из Петербургского университета. Продолжить учебу ему удалось лишь в качестве вольнослушателя.