Читать онлайн «Кулибин». Страница 10

Кулибин появился в Академии Наук тогда, когда она стала воистину научным центром страны и приобрела уже мировую славу. Прочную основу развитию русской науки заложили своими трудами два гения: М. В. Ломоносов и Леонард Эйлер. Последний был немец по происхождению, но он на всю жизнь связал свою судьбу со своим новым отечеством, трудился в русской Академии и умер в России, оставив в ней и свое потомство. Ломоносов и Эйлер подготовили замечательных учеников Румовского, Котельникова,

Протасова, которые стали выдающимися учеными и сами подготовили учеников. Имена И. И. Лепехина[29], П. Б. Иноходцева[30], биолога Н. Я. Озерецковского[31] — исследователя Кольского полуострова, химика Н. П. Соколова[32], химика В. М. Севергина[33] составляют славу русской науки.

Стремление екатерининского правительства узнать жизнь далеких окраин и завоеванных земель (Екатерина присоединила к России Крым, Новороссию, Белоруссию, часть Украины) диктовало академикам необходимость путешествовать. Академики и сами с пылом принимаются за изучение неведомой им страны. Эти люди книжной учености, не могущие шагу шагнуть без справочников и энциклопедий, редко видевшие солнце из тусклых окон архивов и лабораторий, были в то же время одержимы вечной страстью к путешествиям. Они жадно стремились обследовать нашу планету в целях открытия всего пригодного для службы человечеству.

Лепехин исследует север России; Гильденштедт[34] шлет письма с Кавказа; Паллас[35], жадный до всего нового, с энтузиазмом описывает Поволжье и Сибирь, два раза ездит в Кяхту; Гмелин[36] проникает в Персию; больной Фальк[37] с неудовольствием покидает окраину, отзываемый академическим начальством; Ловиц[38] готов ехать хоть на Камчатку; Зуев колесит по югу России, претерпевая оскорбления сумасбродного губернатора.

Лишения, варварские дороги, ужасные переезды, тупость местного начальства, непосредственные опасности от грабителей и убийц — все это не страшило отважных академиков.

Анализ писем, которые присылались русскими студентами академическому начальству из-за границы, обнаруживает всю полноту интересов юношей того времени, эрудицию и смелость мыслей, какую возможно было допустить в пределах официальной идеологии. Слог — это зеркало умственной дисциплины — у студентов ясен, точен, исполнен силы и выразительности. Подобные письма разрушают то заблуждение, которым питалась русская знать, с легкой руки иностранцев, обрисовавших наших юношей на заграничной учебе лентяями и пьяницами. Биографии русских студентов Соколова, Лепехина, Иноходцева, Озерецковского, Зуева и других, ставших потом академиками, говорят о громадной пользе, которую они сумели извлечь из заграничных поездок.

«Если вспомнить, что этот академический молодняк вышел из низших социальных слоев, что это дети солдат, псаломщиков, захудалых сельских попов не могли опереться ни на какую культурную базу, ни на какую культурную традицию предков, что молодость их проходила в борьбе с жестокой бедностью и лишениями, то нельзя не проникнуться глубоким восхищением перед таким быстрым и пышным культурным расцветом.

Академия тогда организовывала не только географические и естественнонаучные, но и астрономические экспедиции. Астрономические наблюдения русских академиков получили высокую оценку мировой науки. То же самое и с метеорологическими наблюдениями. Только химия делала слабые успехи — Ломоносов не имел достойных преемников. Физику представлял у нас крупный ученый Эпинус, естественные науки — выдающийся натуралист Паллас. Так осуществлялось русскою Академ нею желание Петра, завещавшего: «…академики должны приобрести нам в Европе доверие и честь, доказав на деле, что и у нас работают для науки и что пора перестать считать нас за варваров, пренебрегающих наукою».

Гуманитарные знания тоже в ту пору оказались незабытыми. Они должны были взращиваться в Российской Академии, специально для этого открытой в 1787 году. Образцом ей послужила Парижская Академия. Инициатором открытия была Дашкова. Дашкова тридцати восьми лет стала директором Академии и управляла ею с 1783 по 1796 год. Просвещенная и энергичная, она содействовала развитию Академии и русской культуры. Своею задачею Российская Академия ставила очищение и обогащение отечественного языка, выработку свойственных ему правил стихосложения и создание национальной литературы. Вскоре приступлено было к созданию трудов Российской Академии — грамматики, риторики и правил «витийства».

Российская Академия включала в себя почти всех выдающихся лиц того времени, интересы которых направлялись на область гуманитарного знания. Так что история Российской Академии того времени есть история умственной деятельности в России. Там собраны были писатели, образованные вельможи, журналисты, даже ораторы и богословы, могущие оказать пользу отечественному языку и литературе. Представителем блестящей образованности в ней был Болтин, первостепенный знаток русской истории. Котельников трудился над изданием Новгородской летописи, а также над объяснением некоторых русских слов, их корней и состава. Это те слова, которые означали меру и вес. Румовский объяснял слова, относящиеся к математике и астрономии. Он же перевел Тацита[39] на русский язык. Академики Миллер и Шлецер работали над русскими летописями, создали сочинения, не утратившие интереса до сих пор. «История Сибири» Миллера вновь переиздана в наше время. На Украине Туманский собирал исторические материалы. В это же время изучается быт и язык многих народов, входящих в состав Русского государства, переводится их фольклор. Так что, как видно из этого краткого перечня дел Академии, Кулибин оказался в атмосфере научных интересов самого культурного слоя в стране.

тревожную полосу жизни двора и столицы, общества и России приехал Кулибин в Петербург. Все было полно памяти о дворцовом перевороте, об удушении фаворитами царицы и ее мужа — императора Петра III. Часть приверженцев сына ее Павла поговаривала о новом перевороте. Царица ходила по острию ножа. Поводов для нового переворота было сколько угодно. Первое десятилетие ее царствования, осложненное при этом крестьянской войной, наполнено бесчисленными эксцессами всевозможных дворцовых заговоров. Как ни пыталась царица и ее приближенные представить все это вздором, это была приятная мина при отвратительной игре. Со страшным опасением следила Екатерина за настроениями гвардейцев-офицеров, когда-то возведших ее на престол через труп «законного» императора. И поэтому всего больше она боялась сына Павла, вокруг которого объединились все недовольные ею, которые считали его законным императором и который сам исступленно ненавидел ее, зная, что она виновница смерти отца его, и сам все время дрожал, что его отравят. Разговоры про то, что есть много желающих сменить ее на престоле, она называла «детской шалостью публики», а тайно давала инструкции генерал-полицмейстеру Чичерину, чтоб он через агентов в столице укоренял ложную молву, что бесконечные аресты — это «бредня» и злостное «вранье».