Читать онлайн «Королева в раковине». Страница 64

Артур тяжело с хрипом дышит. Капля крови застыла на его посиневших губах.

В кухне Бертель держит в одной руке, над огнем, стеклянную кастрюлю для выпарки риса, в другой — роман Толстого «Анна Каренина». Фрида торопится на кухню, откуда доносится запах гари. За чтением Бертель забывает все, и рис, который она готовит для отца, подгорает. Фрида не сердится и готовит рис заново.

Крик агонии пронзает тишину дома. У деда, ни на миг не покидающего сына, поникла голова, усы дрожат. Дорис и Елена входят к больному. Дядя Альфред, Фердинанд, Фрида, горничная Кетшин, повариха Эмми, садовник Зиммель — все сидят перед дверью в комнату больного, рядом со старшими детьми. Артур потерял сознание. Фрида поднимается на детский этаж — уложить Бумбу в комнате Бертель, которая забилась в угол постели и не может уснуть. В полночь рыдания Фриды сотрясают их комнату, она обнимает Бумбу и повторяет:

— Бедные мои сироты!

Холодный пот окатывает Бертель.

Артур ушел из жизни. Дед сжимает руку своего сына. Обычно сдержанная, как подобает детям из интеллигентной семьи, Бертель заходится в громком рыдании. Все уткнулись в платки. Фрида снимает с Бертель форму молодежного движения, ибо явиться в этой форме на похороны — позор для всей семьи. Гейнц достал из гардероба Лотшин темно-синий костюм для Бертель и сказал:

— Отец любил этот костюм. Проводи его в нем в последний путь.

Зимний ветер бил в лица множества людей, собравшихся на еврейском кладбище квартала Вайсензее. Гроб отца несли старшие сыновья и близкие родственники. Сопровождали гроб члены большой семьи Френкелей, приехавшие со всей Германии, члены кружка любителей творчества Гёте, большая делегация от еврейской общины, делегация фронтовиков-евреев, ветеранов Мировой войны. За ними шли рабочие литейной фабрики, все, как один, снявшие комбинезоны и облачившиеся в воскресные одежды. Подразделение молодежной организации в полном составе выделялось формой одежды — темными рубашками, галстуками и значками.

По сторонам толпились жители города, пришедшие проводить в последний путь уважаемого господина Артура Френкеля. Люди тяжело ступали по глубокому снегу мимо мраморных памятников разных поколений евреев Берлина. В воздухе звучали высокие слова об ушедшем человеке, интеллигенте, отличавшемся безупречной моралью, чистотой помыслов, аристократичностью духа, которой столь преждевременно ушел из жизни, оставив семь сирот.

Прячась в складках черной шубы Фриды, купленной ей отцом, Бертель испуганно вглядывалась в темные толпы людей на фоне снежной белизны. Черные костюмы, меховые шубы богачей с высокими черными цилиндрами на головах, сливались в одно черное пятно, змеящееся за гробом по глубокому снегу и наводящее страх.

Церемония погребения велась по традициям евреев-реформистов. Гробовщики в черных одеяниях опустили гроб в отрытую могилу под раскидистой сосной, рядом с могилой матери Артура. Комья мокрой мерзлой земли градом посыпались на крышку гроба. Филипп Коцовер произнес поминальную молитву «Кадиш» на иврите, кантор пропел молитву «Эль малэ рахамим» — «Бог милосердный» — и добавил молитвы на немецком языке, по традиции похорон евреев Германии. Раввин сказал поминальное слово, обращаясь к покойнику на его древнееврейском имени — Элияу. Бертель, не слышала всех этих слов, ибо обвиняла только себя в том, что принесла отцу много горя и вообще довела его до смерти хотя бы тем, что в угоду организации обрезала косы, так любимые отцом, и сожгла рис, который готовила для него, ибо в такие минуты не отрывалась от книги.

Траур по отцу не похож на траур по матери. Дядя Альфред и Филипп Коцовер решительно потребовали вынести большой стол и кресла, обитые цветной тканью, из большого зала столовой, а от сыновей и дочерей — выполнения еврейских обычаев. Семь дней они сидели в трауре на низких скамеечках и ели на низких столиках. Фрида, садовник Зиммель и Фердинанд держали тарелки на коленях, ибо столиков не хватало. Сестры Румпель, следуя христианским традициям, завесили темными тканями зеркала в доме. Братья и сестры закрылись в своих комнатах и затаились в молчании. Семь дней горели свечи в гостиной и комнатах. Пламя их колебалось каждый раз, когда открывались входные двери. В послеобеденное время Филипп регулировал приход и уход гостей.

После семи дней траура Дорис Брин исчезла из дома навсегда, спустя шесть лет со дня своей свадьбы и после несостоявшейся семейной жизни. Дети почувствовали облегчение: теперь она не появится даже как гостья, и не придется вспоминать тот день, когда отец через год после смерти матери вернулся в Берлин с новой женой. Они не могли забыть и то, что он так быстро женился, и то, что он надолго оставил их. Воспоминания о прошлом молчаливом бунте сжимали горло и тревожили душу.

Филипп собрал всю семью в кабинете покойного отца и открыл потайной ящик письменного стола, где находилось завещание. До того, как он начал его оглашать, Лотшин успела сказать:

— Мы не хотим и слышать о разделе имущества, Филипп, это не имеет для нас никакого значения.

Гейнц поддержал ее:

— Фабрика содержала нас до сих пор и будет дальше содержать. Даже нельзя себе представить, что между нами будут разногласия по части имущества.

— Отец знал ваше отношение к имуществу и гордился этим, — сказал Филипп, — он знал, что вы не подеретесь из-за богатства. Но он беспокоился о детях.

— О детях?! — Гейнц и Лотшин удивленно переглянулись.

— Вы еще молоды. Но придет день, и каждый из детей пойдет своим путем и будет строить свой дом. Отец просил обеспечить детям образование и имущество. Потому я попросил его подтвердить свое желание — послать Бертель и Бумбу учиться в одну из лучших школ Швейцарии или Англии. Он завещал им полное покрытие расходов на образование и меня назначил их опекуном. Последним его желанием было — спасти детей. Если возникнет опасность, грозящая их жизни, то они должны эмигрировать в Америку.

Дед, стоявший у окна, обернулся и закричал:

— Никто не оставит дома! Все остаются здесь!

Фрида повысила голос:

— Никто не возьмет моих детей! Вы не уедете ни в какую Америку!!!

— Я уеду только в Палестину! — закричала Бертель.

Ей в ответ закричали:

— Хватит, хватит!

Дед неподвижно стоял у окна. Пламя свечей создавало колеблющиеся тени на его спине, сгорбившейся за последний месяц. Голоса затихли.

Филипп зачитывает завещание. Отец просит Лотшин положить заботу о Бертель, как печать на свое сердце, по библейскому выражению, обеспечивать ее всем необходимым. Солидная сумма денег положена на ее имя через суд, на специальный счет для сирот — чтобы обеспечить продолжение ее учебы в гимназии и университете. Время неспокойное, банки терпят крах один за другим. Поэтому Артур положился на учреждение, которое работает на основании закона.