Читать онлайн «С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»». Страница 52

Генерал Сланов, выслушав разведчиков, поблагодарил их за мужество. И тут же приказал: 39-му полку в конном строю обойти город с севера, захватить его окраину и мост через Днепр, не дать немцам его взорвать. После захвата моста одному из эскадронов переправиться в правобережную часть, подойти к южной переправе, где стоят войска противника, уничтожить охрану моста и, если представится возможность, заменить ее собой. Нашему полку — разгромить колонну противника, стоящую на шоссе. 41-му полку — колонну в городе, перед мостом.

Трудно, невозможно рассказать, что творилось на шоссе, на улице, ведущей к мосту, на правобережье в предрассветный час 4 ноября 1943 года, когда артиллерия и минометы всей дивизии обрушили свой огонь на головы противника. Ад кромешный. И в этом аду, творимом нами, как великие грешники горели и жарились гитлеровцы. Большая часть вражеской колесной и гусеничной техники была разбита и пылала. Ошалевшие кони разбежались по лесу. Солдаты искали спасения в кюветах, в ямках, за стволами деревьев. Но нигде не было спасения.

К восходу все было кончено. Началось очищение леса от остатков вражеского воинства.

Через несколько дней в Цюрупинск приехал генерал Горшков. В беседе с офицерами о цюрупинской операции он сказал, что проведена она исключительно красиво.

Рейд наш по Приазовью и Северной Таврии закончился. За 36 дней и ночей мы прошли расстояние около 500 километров. Дивизия и полки, по оценке генерала Горшкова, в боях показали яркое тактическое совершенство, командование умело действовало в прорывах, успешно применяло охваты и обходы — все элементы современного боя, необходимые для победы над врагом.

После освобождения Цюрупинска, в котором принял участие и наш полк, нас отводили на отдых и пополнение, на новый «ремонт». В нем мы снова нуждались. Местом для отдыха и ремонта полку было определено красивейшее, не порушенное войной, село Васильевка, расположенное восточнее знаменитой Каховки. Туда мы и двинулись неспешным маршем.

Тридцать дней без боя, без дорог, без войны. Мы снова на отдыхе и ремонте. В эти дни чаще, чем всегда, думалось о доме, о семье. Учительница начальных классов Нина Николаевна, жена и друг, писала о школе, о ребятах, о наших детях. В письмах повторялась одна мысль: «Живем хорошо, тоскуем о папуле, дети здоровы и быстро растут». И как подтверждение — листочки с обведенными ручонками дочурок. Нина сообщала новости. Приятные и печальные. Кто-то из наших друзей произведен в офицеры. Кто-то вернулся домой калекой. На кого-то получена похоронка.

В полк приходило пополнение. На этот раз — обстрелянное, крещенное боем, с отметинами на теле. Из госпиталей возвращались в родной полк убывшие в разное время. Им мы особенно радовались. Радовались и они, словно возвращались домой. К нам на батарею вернулся лейтенант Ромадин, раненный в бою за хутор Токмачку. И на этот раз он сбежал из госпиталя.

Дел у нас было много. Откармливали лошадей, сильно исхудавших на длинных дорогах. Благо, что сено и овес были запасены украинскими селянами. Чинили повозки, сбрую, снаряжение. Накинулись на духовную пищу — на книги и газеты. С большим интересом слушали политинформации.

В один из первых дней пребывания в Васильевке у командования возникло решение торжественно отметить, хотя и с опозданием — бои не позволяли, — годовщину присвоения полку гвардейского звания, а заодно и награждение полка орденом Красного Знамени. Штаб дивизии проведение этого мероприятия разрешил.

Собрались мы для этого торжества в церкви, превращенной еще до войны в колхозный клуб. Все офицеры и ветераны полка, из ополченцев, чинно расселись за длиннющим столом, наскоро сколоченным из неструганых досок и богато сервированным. Главное богатство стола — трофейные, разной формы бутылки с цветными наклейками-этикетками: ром, коньяки и вина, румынские, венгерские и итальянские, а прямо в ведрах «цуйка» — румынская кукурузная водка. Была и русская водка, называемая солдатами за ее препротивный запах «сучком». Полковые интенданты и начпрод явно перестарались с напитками. Посудою для пищи были термосы, стоящие на полу возле стола, и солдатские котелки, а ложки у каждого за голенищем.

«Вечерю» — так мы назвали торжество, открыл командир полка. Он коротко подвел итоги боев полка за прошедший год и в заключение поднял тост за полное изгнание врага из нашей страны — за Победу! Ну, а потом начались тосты — за Сталина, за Родину, за партию, за своих родных, за крепкий тыл и т. д. и т. п. Клуб-церковь загудел. Не многие вышли с той «вечери» на твердых ногах и сами, без помощи. Что называется, дорвались. Русская широта натуры: пей, Иван, под столом встретимся! Такое состояние было у многих из нас. Одни уже спали, уткнувшись носом в стол, а некоторые действительно уже отхрапывали на полу и под столом. Помощник начальника штаба полка гвардии капитан Моргунов продемонстрировал свое незаурядное мастерство в пении песен. Звонко и на высокой ноте он исполнил украинскую песню «Солнце низенько». Другие из донских и кубанских казаков лихо отплясывали, проделывая умопомрачительные пируэты и кульбиты. А когда некоторые офицеры в пьяном угаре начали отплясывать с «дымком», т. е. со стрельбой из пистолета в потолок, командир полка громко подал команду «сми-р-р-р-но!» Все разом стихло. А он произнес: «Торжество окончено, товарищи, и… по домам, в свои подразделения! Марш, ма-р-р-ш!»

А назавтра?.. У всех головная боль, опохмелялись уже из запасов своих старшин. Стыд за содеянное на «вечере» в пьяном угаре. Больше таких «торжеств» в полку ни разу не было.

Через несколько дней забежал к нашему старшине Шубину его друг, он же заведующий продовольственным складом полка Иван Тищенко, и рассказал в моем присутствии про опасное поведение начальника штаба полка гвардии капитана Димова (фамилия изменена).

— Пьет всю дорогу, не просыхая, — сообщил о Димове сержант Тищенко. — Жаль мужика, сгинет. Распустился — никакого удержу нет. Каждое утро его ординарец у меня на складе торчит: так, мол, и так, прогнал к тебе мой начальник, на опохмелку что-либо требует. Кинь одну фляжку «сучка», да штуки три трофейных склянок. Возвращаться с пустыми руками запретил.

Я, — говорит Тищенко, — каждый раз спрашиваю его письменное распоряжение. И чтобы было указано — кому, сколько и для чего. А как же иначе, все это дерьмо на моей шее висит, отчитываться мне за него надо.

— Да ладно, не ворчи, как старая свекровь. Война все спишет, а меня не подводи под напрасную ругань из-за этого дерьма.

— И впрямь: придешь в штаб по какой-либо надобности, а начальника штаба всегда нет. А если и застанешь, то все равно ничего не решишь. Болен человек, и болен как будто безнадежно.