Читать онлайн «Фанера над Парижем. Эпизоды». Страница 38

Она нервно забыла в моей каюте Вебстеровский толковый словарь, а я ей так и не напомнил (сознательно), и словарь до сих пор стоит среди других на полке в кабинете. Еще бы вспомнить сейчас, как ее звали.

На обратном пути, за несколько дней до прихода в Одессу на нашего инфекциониста обрушилось большое человеческое счастье. Весь длинный рейс изнемогавший от безделья эскулап, пытавшийся от тоски развлечь судовую толпу лекциями о тропических паразитах, трясущимися от счастья руками оформил в стационар здоровенного бугая-матроса, имевшего неосторожность заглянуть в судовой госпиталь с жалобой на расстройство желудка, как носителя редчайшей южноамериканской инфекции.

Я попробовал заступиться за парня перед старшим врачом, с которым у меня сложились дружеские отношения. Любому непредвзятому человеку было абсолютно очевидно, что сложный этот диагноз высосан из пальца. Но тот только развел руками – пойми, должен же узкий специалист хоть как-то оправдать свою двухмесячную командировку; да и начнешь сейчас влезать в чужое – потом сам не оберешься неприятностей…

За парнем прямо на одесский причал подкатила «скорая», его вместе с закупленной в Лас-Пальмасе «школой» занесли в машину на носилках. Сзади с марлевой повязкой и сознанием исполненного долга на лице шествовал эпидемиолог с бумагами и видом человека, спасшего страну от опаснейшей эпидемии. Толпа на палубе, наблюдая за этими манипуляциями, чуть не надорвалась от смеха, вспоминая, как мнимый больной обожрался накануне ромом с ананасами.

Кстати, о птичках. Ананасы. Ананасы в шампанском…

Да, конечно – «Увертюра» – знаменитое стихотворение поэта с этими словами стало первым, которое запомнил наизусть маленький Андрей.

Горьковатые кружки из небольшой банки, пропитанные сиропом, один-два подряд, мне нравятся больше, чем возня с натуральным фруктом.

Как-то, много позднее, вырвавшись из голодной ноябрьской Москвы на неделю в Западный Берлин и вознамерившись купить с собою в гостиницу ананас, мы долго пеняли продавщице, что в маленьком магазине к закрытию их уже не оказалось. Круто было возмущаться отсутствием тропического фрукта среди ломящихся от снеди прилавков, прилетев из города, где в то время за хлебом надо было выстоять часовую очередь. Перед нами извинялись, приглашая придти утром.

Ну что там еще, связанное с ананасами, успело случиться за мою жизнь.

Когда-то в хорошей, хотя и здорово идеологизированной детской книжке об Америке «Дик с 12-й Нижней» я вычитал эту игру – отталкиваясь от последнего объекта воспоминаний, попытаться раскрутить обратно весь ход размышлений. При таком раскладе между собою оказываются логически объединенными совершенно, казалось бы, несовместимые вещи. Магазинчик в Берлине вспомнился потому, что речь зашла о названии книжки Северянина, которое, в свою очередь, всплыло из-за упоминания южноамериканского фрукта, которым на самом деле отравился матрос с «России», на которой впервые я побывал на Кубе, где довелось кататься по океану на велосипеде… Уф… Такая вот любопытная игра.

Сразу после Нового года мы с Валентиной полетели в Одессу. Каждому предстояло идти в рейс. Проводив меня, она должна была через несколько дней уйти на «Горьком», а мне предложили путешествие, попасть в которое стремились многие. О нем знающие говорили шепотом, передавая по секрету информацию только близким друзьям с советом бежать, пока судовая роль еще не закрыта, к своему инспектору, причем, естественно, не с пустыми руками. Судно, по слухам, должно было уходить на месячный ремонт в итальянский Триест с выведением из эксплуатации камбуза (!), а потом сразу совершить какой-то небольшой круиз по Средиземке с заходом то ли в Геную, то ли еще в какой-то европейский «школьный» порт и вернуться в Одессу. Что могло быть лучше? Мы как раз запланировали большой ремонт в московской квартире, нужны были серьезные деньги. И хотя стопроцентной информации о предстоящем маршруте не было на тот момент, видимо, даже у начальника пароходства, умело подогреваемые слухи в скверике у отдела кадров будоражили народ, и обхаживаемым кадровикам оставалось только выбирать экипаж из многочисленных желающих.

До отхода мы наметили осуществить одну маленькую формальность – официально пожениться. Поскольку прописка у каждого была тогда одесская, по отделу кадров, других вариантов, собственно, и не было. Кроме того, по существовавшим тогда правилам обладателей «паспорта моряка» и справки о дате отхода должны были регистрировать дня за три. Но этот срок нас тоже не устроил, и я поехал в районный исполком, окна которого выходили прямо на Дюка и знаменитую лестницу. Конечно, мне не посмели отказать, и мы отправились в загс, и сегодня расположенный прямо напротив Оперного театра. Потом купили в продовольственном на углу бутылку сухого вина «Алиготе» за один рубль и семь копеек и вернулись на комфортабельную межрейсовую базу моряков, где жили до сих пор каждый в отдельном номере. Выслушав вежливый отказ на очередную просьбу об одной общей комнате, выложили на стойку администраторши новенькое свидетельство о бра ке и, поблагодарив за поздравления, быстренько переехали в «люкс». Особенно радовало то обстоятельство, что вся посуда там уже была.

Он стоял у одного из пассажирских причалов на морвокзале, и граница была закрыта, кажется, уже вторые сутки. Ситуация для понимающих сама по себе странная – обычно этот пароход дальше российского Батуми давным-давно не выбирался, а, стало быть, и не нуждался в соблюдении ненужных при внутренних рейсах формальностей. У него даже прозвище в пароходстве было: «Две трубы – одна зарплата» – в том смысле, что о доплате в валюте тут никто не мечтал. По существу, ссыльное место для проштрафившихся. Кстати, в отличие от турбохода «Горький» или дизель-электрохода «Россия», это был именно настоящий пароход, приводимый в движение машинами, работающими на пару.

Впрочем, беда была не в этом, а в том, что спуск этого судна на воду произошел, ни много ни мало, в 1925 году. Пароход – тогда «Берлин» – строился так называемым подетальным методом, при котором изготовленные в цехе детали доставлялись на стапель и там из них постепенно собирались конструкции будущего судна. В 1925 году сварка немецкими корабелами еще не применялась, и корпус «Берлина» был полностью клепанный. Листы корпуса перед клепкой надежно прижимались к набору болтами, причем объем клепки был огромен – сотни тысяч заклепок! Судно прожило долгую и трудную жизнь, послужив даже военным госпиталем в войну и успев полежать на дне, прежде чем попало по репарациям в ЧМП, и к тому времени, в принципе, уже многократно выработало свой ресурс. Несмотря на роскошные внутренние интерьеры, отделанные ценными породами дерева, по существу, это был плавающий гроб – достаточно сказать, что оно имело одноотсечный стандарт безопасности – то есть, по идее, должно было затонуть при попадании воды в любой из многочисленных отсеков, что само по себе для современных судов было нонсенсом. Регистрационные документы, кое-как продлевавшиеся всеми правдами и неправдами каждый год, позволяли ему оставаться лишь на Крымско-Кавказской линии и ни в коем случае не высовываться за пределы Черного моря. Но кто же тогда обо всем этом думал.