Читать онлайн «Белинский». Страница 10

В этом отношении эволюция его идей совершается в том же направлении, что и в мировой философии его времени, главным достижением которой, как отметил Энгельс, была идея развития, пришедшая на смену метафизике XVIII века. Белинский был знаком с достижениями в этой области современной ему передовой западной мысли — философской, исторической и естественнонаучной. Он критикует метафизику и механицизм французских материалистов, заявляя, что у них мироздание выглядит мертвым скелетом, а не живым организмом, развивающимся диалектически (см. 3, 3, 328). Положительный отзыв получают у него французские историки времен реставрации (Гизо, Тьерри и др.), проводившие в своих сочинениях идею развития (см. 3, 2, 467). Особенно же высоко он ценит гениальные мысли Гегеля о диалектике. Вслед за ним критик стремится осмыслить развитие диалектически. Его привлекает идея саморазвития, «возможность внутреннего (имманентного) развития из самого же себя» (3, 3, 421). Он ищет причины возникновения и изменения вещей в них самих и говорит, что «всякое явление действительности, из самого себя возникшее, рождается и развивается органически» (3, 3, 327–328).

Особенно интересует Белинского эволюция общества. Он называет историю «священной книгой человечества» (3, 3, 394) и призывает учиться у нее. Размышляя над вопросом о возникновении и развитии общества, он приходит к выводу, что эти процессы совершаются по причинам, заложенным в самом существе общественной жизни. «Общество… — пишет Белинский, — есть само себе цель… Оно развивается не механически, но динамически, т. е. собственною самодеятельностию жизненной силы, составляющей его сущность, не чрез налипание и сращение извне, но внутренно (имманентно) из самого себя, органически, как дерево из зерна» (3, 3, 338).

Общественное сознание Белинский также представляет себе как процесс саморазвития, самодвижения. Он говорит, что пережитое человечеством не исчезает в вечности «как звук, теряющийся в пустыне», а становится законным владением в сознании последующих поколений (3, 3, 394). Критик приходит к мысли о зависимости духовной жизни общества от исторических условий. «Дух свободен, — пишет он, — но и он развивается в границах времени: Гегель мог явиться только в наше время, а не в XV или XVI веке» (3, 11, 219). Эти подступы к пониманию зависимости хода идей от хода вещей были серьезным достижением в философских исканиях Белинского.

Размышляя над проблемой развития всего сущего, Белинский приходит к выводу, что оно совершается «по законам необходимости». Он считает, что ей подчиняется не только природа, но и общество. «Возникновение и падение царств и народов не случайно, а внутренно необходимо» (3, 3, 414). Русский мыслитель рассматривает необходимость как существующую независимо от воли людей. С этих позиций он критикует французских энциклопедистов XVIII в., их философию просветительства, их убеждение, будто «мнения правят миром» (см. 3, 11, 326, 332–333). Он отвергает субъективный метод, доказывая, что он не может служить основой научных теорий. «Субъективность… в сфере знания превратится в ограниченность и произвольность понятий» (3, 3, 339). Критик иронически называет субъективистов «маленькими великими людьми», которые «таращатся выполнить свою случайную волю» (3, 3, 393). Высмеивая их пренебрежение к объективному ходу вещей, он говорит, что, по их мнению, «напрасно солнце ни раза не взошло вечером и не скрылось утром, ни раза не вышло с запада и не закатилось на востоке» (3, 3, 393).

Белинский считает несостоятельными современные ему утопические теории. Он доказывает, что нельзя искусственно создать новое общество, как нельзя сочинить язык. «Начиная от времен, о которых мы знаем только из истории, до нашего времени не было и нет ни одного народа, составившегося и образовавшегося по взаимному сознательному условию известного числа людей, изъявивших желание войти в его состав, или по мысли одного какого-нибудь, хотя бы и гениального человека» (3, 3, 328).

Борьба против субъективизма, признание объективной необходимости в развитии мира были большими достижениями не только в философских поисках самого Белинского, но и в общем развитии русской прогрессивной философии. В значительной мере тут сказалось влияние Гегеля. Заслугой Белинского в понимании великого немецкого философа было то, что он сумел в гегелевской диалектике увидеть главное — учение о саморазвитии, о внутренне необходимом движении. В. И. Ленин указывает, что именно в этом заключается суть диалектики Гегеля. «Эту суть надо было открыть, понять, hinuberretten[7], вылущить, очистить, что и сделали Маркс и Энгельс» (2, 29, 127). Белинский не мог «очистить» суть диалектики Гегеля — это осуществили лишь основоположники марксизма. Но он сумел понять, что эта суть заключается именно в идее самодвижения.

Однако в этот период Белинский не связал еще эту идею с учением о единстве и борьбе противоположностей. Хотя у него были суждения на эту тему, но он еще не видел в единстве и борьбе противоположностей источник самодвижения. В этом отношении он пока еще отставал от Гегеля.

Вместе с тем русский мыслитель делает первые шаги, еще им самим не осознанные, к тому, чтобы в гегелевской идее универсального саморазвития центр тяжести из духовной сферы перенести в реальный мир.

Гегель не только в логике, посвященной абсолютизированному процессу мышления, но и в философии природы, и в философии духа, анализирующей преимущественно вопросы общественной жизни, трактует развитие мира как движение понятий. И хотя он, по определению Ленина, в диалектике понятий гениально угадывает диалектику вещей (см. 2, 29, 178–179), все же его универсальное саморазвитие подчинено его логической схеме. Он не всегда считается с эмпирическими фактами развития природы и общества. Маркс как-то сказал о нем: «В философии истории Гегеля, как и в его натурфилософии, сын порождает мать, дух — природу, христианская религия — язычество, результат — начало» (1, 2, 185). Для Белинского же, несмотря на провозглашение им первичности идеи, главное — факты реальной жизни, действительная история, действительная современность. Он сам видит это только еще намечающееся расхождение с Гегелем и заявляет, что он не является учеником немецкого философа в полном смысле этого слова. Он пишет Бакунину в октябре 1838 г.: «Глубоко уважаю Гегеля и его философию, но это мне не мешает думать… что еще не все приговоры во имя ее неприкосновенно святы и непреложны» (3, 11, 313).