Читать онлайн «Козьма Прутков». Страница 38

16…одним влиятельным лицом… — Предположительно Владимиром Михайловичем Жемчужниковым — самым заботливым опекуном Козьмы Пруткова.

17…начальника Пробирной Палатки… — Этот комментарий посвящен статусу Пробирной Палатки и ее директора. Передаем слово дореволюционному экономисту и финансисту А. Н. Гурьеву. По просьбе исследователя П. Н. Беркова он объяснил ту роль, которую Пробирная Палатка и ее директор играли в системе Министерства финансов. По-видимому, Берков удивился тому, как мог «дурак» заведовать департаментом: нет ли тут натяжки со стороны опекунов? Но суть в том, что Прутков заведовал не департаментом, а всего лишь Палаткой, входившей в департамент горных и соляных дел Министерства финансов.

В своем письме к Беркову (1933 год) Гурьев отмечает буквально следующее: «В старом министерском строе назначались директора только департаментов, „дураками“ они не были. Прутковской компании нужен был „авторитетный дурак“, и замечательно правильно и остроумно остановили они свой выбор на директоре Пробирной Палатки. Уже словесный состав этого названия умаляет в глазах читателя „директора палатки“, а для людей, знакомых с бюрократическими учреждениями, оно било не в бровь, а в глаз. Дело в том, что почти в каждом министерстве, помимо учреждений, входивших в состав центрального управления, имелись еще особые учреждения, тоже центрального характера, но с функциями чисто исполнительными. Они не занимались самым главным делом министерств (и, следовательно, директоров департаментов) — проектированием законов, а вели заведенное дело. В Министерстве финансов такими учреждениями были „Пробирная Палатка“ и „Комиссия погашения государственных долгов“. Оба учреждения находились на Казанской улице в казенных домах, с огромными квартирами для начальствующих генералов. Директорами этих учреждений делали заслуженных дураков, которых нельзя было пропустить в директора департаментов. Генеральский чин, большой оклад содержания и огромная квартира в восемнадцать комнат, разумеется, делали этих заслуженных дураков весьма авторитетными»[106].

Исполнительская деятельность Пробирной Палатки состояла в испытании и клеймлении золота и серебра (установление проб). На всю Россию, начиная с 1861 года, Пробирных Палаток было две: в Петербурге и в Москве. На должность директора Санкт-Петербургской Пробирной Палатки Пруткова Козьму Петровича определил Владимир Михайлович Жемчужников. Считается, что он (таинственный «покровитель» из прутковских мемуаров) достоверно знал, что в то время этим почтенным учреждением руководил не важный генерал, а скромный обер-контролер проб, и потому шутка могла остаться безнаказанной. И только в 1882 году, когда был принят новый пробирный устав, образовали пробирные округа с крупными чиновниками во главе. Об этих генералах, видимо, и говорит Гурьев.

Справочник «Весь Петербург» за 1900 год сообщает, что в доме 28 по Казанской улице находится не Пробирная Палатка, но «Санкт-Петербургское окружное Пробирное Управление» во главе с действительным статским советником горным инженером Яковом Николаевичем Ляпуновым[107]. Так что Пробирная Палатка оказалась учреждением весьма перспективным — выросла в целое Пробирное Управление. Однако произошло это уже после сорокалетнего директорства в ней Козьмы Пруткова.

18 Фаддей Булгарин и Борис Федоров… — Начнем с первого.

Фаддей Венедиктович Булгарин (1789–1859) представлял собой тип человека, удачно устроившегося при литературе. Он — журналист, сочинитель пухлых романов (общий объем его «Дмитрия Самозванца» и «Ивана Выжигина» переваливал за две с половиной тысячи страниц), редактор самой популярной в России правительственной газеты «Северная пчела», журнала «Сын Отечества». Его благонамеренность дошла до того, что он считал своим патриотическим долгом кропать доносы на писателей. В историю русской литературы Булгарин вошел прежде всего как доносчик, враг Пушкина. Между тем его отношение к поэту претерпело эволюцию. В 20-е годы он хвалил Пушкина денно и нощно. Перелом произошел в 1830 году. Если в начале года в связи со стихотворением «Дар напрасный, дар случайный…» Пушкин был признан поэтом «гениального вдохновения», то уже в марте в статье «Анекдот» Булгарин обрушивается на своего оппонента. Тому было несколько причин. Во-первых, в издававшейся А. А. Дельвигом «Литературной газете», где первую скрипку играл Пушкин, анонимно вышли критические разборы булгаринских романов. Автор счел, что это дело пушкинских рук. Но главная обида состояла в несносной эпиграмме, которая просто припечатывала Булгарина как личность.

Сам же Булгарин и опубликовал эту ходившую по рукам эпиграмму в своем журнале[108], заменив «только» гротескное имя Видок Фиглярин на подлинное: Фаддей Булгарин — и тем самым явив технику классического подлога.

В сопроводительной заметке редактор ернически уведомляет: «Желая угодить нашим противникам и читателям и сберечь сие драгоценное произведение от искажений при переписке, печатаем оное». Таким образом, скромно упомянув о своем благородстве (мол, мы — люди широких взглядов, в своем журнале мы и врагам нашим рады), из лучших побуждений (дабы не вкрались искажения), Булгарин печатает пушкинскую эпиграмму, но: во-первых, открыто назвав в ней свое имя, то есть переведя текст из образного в оскорбительный; а во-вторых, опустив венец эпиграммы: поименование Видок Фиглярин — образ, в котором и содержится вся моральная оценка личности Булгарина. Фигляр — штукарь, фокусник, ловкий обманщик, подтасовщик, двуличная тварь. Отсюда сатирическая фамилия — Фиглярин. А кто такой Видок? По наблюдению В. В. Набокова, «имеется в виду Франсуа Эжен Видок (1775–1857), глава французской тайной полиции, чьи поддельные мемуары пользовались такой огромной популярностью…»[109]. Фамилию командира всех доносчиков Франции Пушкин превратил в имя главного доносчика русской литературы. Здесь убийственно все: Фаддей Булгарин — Видок Фиглярин. Оба — и Фаддей и Видок — символы показной благонамеренности; оба — кумиры публики, авторы тогдашних «бестселлеров», и оба — полицейские агенты.

В связи с пушкинской репликой поэт Антон Дельвиг заметил: «Эпиграммы пишутся не на лицо, а на слабости, странности и пороки людские. Это зеркало истины, в котором Мидас может увидеть свои ослиные уши потому только, что он их имеет на самом деле»[110].