Читать онлайн ««Во вкусе умной старины…»». Страница 8

Такое обращение с дворовыми было типично для середины XVIII века, но к концу его в высшем слое дворянства, связанном с двором и жизнью в столицах, оно постепенно изживалось, и выглядело уже неприличным. Граф М. Бутурлин писал, что уже его отец всех дворовых называл «голубчик», а в виде наказания только повышал голос[76]. Вместе с тем справедливое наказание дворовых оставалось важной обязанностью помещика. Оно отличалось от простого «битья» и по содержанию и по форме. Во-первых, наказанию подлежали действительно серьезные проступки: пьянство, воровство, побег. Во-вторых, наказание, как это бывает и в государстве, отделялось от обычной жизни и соответствующим образом обставлялось. Наказывали в специально отведенных для этого местах — в углу двора, на конюшне, в особой комнате. Наказание сопровождалось наставлением и поучением.

Самым распространенным наказанием была порка: розгами, батогами (палками), плетью, кнутом[77]. Для пьяниц применялось особое наказание, сколь тяжелое, столь и позорное — «рогатка»: скрученному в три погибели человеку на шею привязывалась рогатина, концы которой упирались в землю[78]. Самое же тяжелое наказание называлось по-разному: «стуло», «колода», «колодки». Колода — это большой и очень тяжелый обрубок дерева, цепь от которого заканчивалась ошейником и была настолько коротка, что прикованный к колоде не мог выпрямиться или ходить. Ему оставалось только сидеть. А для того, чтобы нельзя было наклонить голову, сверху у ошейника были острые спицы. К колоде приковывали на неделю или на месяц, разрешая на ночь подкладывать под спину подушку[79]. Судя по всему, колода применялась крайне редко — только для пойманных беглецов, в назидание другим.

Это были если не официальные, то обычные наказания. Другие, о которых речь пойдет ниже, уже нельзя и назвать наказанием. Один из историков прошлого называл их «тиранством»[80]. Полная власть помещиков над крепостными и отсутствие закона, ограничивающего формы и меры наказания, давали простор «изобретательности» помещиков в этой сфере, и наказания превращались в пытки, порой чрезвычайно изощренные. Примеров таких пыток не так уж много, но они настолько вопиющи, что давали повод обвинить в злодейских поступках все дворянство в целом. Знаменитая Дарья Николаевна Салтыкова — «Салтычиха», помещица села Троицкого Подольского уезда — помимо разнообразных методов порки и битья (скалкой, валиком, палкой и поленьями), придумала и такие способы наказания: бить о стену головой, или в октябре загонять сенных девушек кнутом в воду минут на 15. Ее патологическая страсть к пыткам привела к гибели за 10 лет более ста человек, в том числе и девочек 11–12 лет. Забивая своих людей до смерти, Салтычиха нарушала закон. И поэтому, несмотря на значительные усилия своих родственников «замять» дело, была наказана с максимальной для дворянки суровостью: лишена дворянства, на час прикована к позорному столбу с надписью «мучительница и душегубица» и пожизненно заточена в подземной келье московского Ивановского монастыря[81].

Такая же участь через 70 лет, в 40-е годы XIX века, ждала другую помещицу, Евгению Ивановну Можарову: она запорола насмерть за пустяковые провинности несколько своих сенных девушек. Однако мужу удалось подкупить сенатских секретарей. Можарову объявили умершей, а дело закрыли[82]. Пытки же, не заканчивавшиеся смертельным исходом, уголовной ответственности не подлежали. Помещик мог, ничего не опасаясь, пороть девок, раздев их догола и привязав к кресту, «на сей предмет сделанному», как это делал помещик Петр Семенович Муравьев в своем селе под Лугой[83]. Могли наказывать лакеев батогами «в две руки», как это любил делать помещик Маков в Верейском уезде[84]. Могли, как «одна важная барыня» (это записал со слов матери В. Одоевский), в мороз обливать девку водой и заставлять ходить по двору, при этом высовываться из окна и приговаривать: «Что? каково? бестия! каково?»[85].

«Тиранство», в отличие от спонтанного «битья», большинством помещиков осуждалось, как дело недостойное дворянина, и в мемуарах случаи пыток приводятся не как рядовые, а как исключительное и печальное явление помещичьего быта.

«Тиранство» заканчивалось судом редко, но был возможен и самосуд. Так, чрезвычайно жестокого со своими крепостными генерал-фельдмаршала графа М. Каменского зарезали дворовые[86].

Костюм помещика говорит в первую очередь о том, каким он сам хотел себя видеть. Деревня давала возможность снять с себя обязательный для службы мундир и проявить свои индивидуальные вкусы, личные пристрастия. Тем не менее, набор вариантов костюма был и в деревне достаточно узок. Помещик мог вообразить себя хоть Байроном, хоть индийским раджой, но он должен был считаться с тем, что он, во-первых — дворянин, во-вторых — дворянин не служащий, и в-третьих — живущий на виду у своих соседей и собственных крестьян. Выбор костюма предполагал выбор определенной роли, или, если хотите, образа жизни, определявшегося сочетанием того, что он хочет делать, и того, что он может себе позволить.

Представим пока один из таких образов: отставной офицер. Слова «деревня» и «отставка» в то время были почти синонимами.

Лучшие молодые годы дворянин посвящал службе, чаще всего военной. Жизнь в деревне после женитьбы и выхода в отставку могла выглядеть только как воспоминание о золотых годах ушедшей бурной молодости, несмотря на то, что таких лет службы могло быть пять-десять, а остальные тридцать-сорок — отставка и деревня. Отсюда один из типичных костюмов той эпохи — мундир того полка, в котором помещик когда-то проходил службу. Например, помещик А.С. Лихарев всю жизнь носил один и тот же костюм — ополченский мундир своего полка в конной дивизии Измайлова, состоящий из просторных шаровар и казакина с оранжевым воротником[87]. Другой помещик, отставной моряк Позднеев, ходил в «мундирном сюртуке» морского покроя[88].

Нежелание расставаться с мундиром можно объяснить еще и тем, что для многих с отставкой заканчивался период их официальной значимости, которую давал крупный чин в России, и костюм должен был напоминать окружающим о том высоком ранге, в котором находился когда-то его обладатель. С.П. Жихарев, описывая своего деда, бригадира князя Гаврила Федоровича Барятинского, отметил, что тот всегда ходил в светло-зеленом сюртуке с красными лацканами и обшлагами[89]. И в «Мертвых душах», в доме Коробочки висел портрет: «писанный масляными красками какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нашивали при Павле Петровиче». Бригадир — ранг не высокий, пред-генеральский, но это высшее достижение князя Барятинского на службе — чин, видимо, полученный именно при императоре Павле. И старик помещик своим костюмом постоянно напоминал окружающим о своем бригадирстве.