Читать онлайн «Предсмертные слова». Страница 6

И один из величайших драматических писателей ЖАН БАТИСТ ПОКЛЕН (МОЛЬЕР) тоже умер на сцене, исполняя главную роль ипохондрика Аргана в четвёртом представлении своей комедии «Мнимый больной». С дурным самочувствием, несмотря на мучившую его с некоторых пор боль в груди, он решил всё же явиться перед публикой в Пале-Руайяле и распотешить её мнимыми болезнями своего героя. Это усилие стоило ему жизни. Он с блеском играл роль, зал умирал со смеху, но в последней сцене, произнеся слово «клянусь!», Мольер вдруг забился в судорогах, которые благодарные зрители восприняли как блестящую игру артиста, и изо рта у него хлынула кровь. Он едва-едва доплёлся до гримёрной, где и упал замертво — у него «лопнула жила». Доктора, которых он так безжалостно высмеивал, были бессильны ему помочь, и он умер среди театральной мишуры и картонной бутафории. Правда, по словам другого очевидца, великий комедиограф всё же умер в постели дома, на улице Ришельё, № 34, близ Пале-Руайяля, во втором этаже, в десять часов вечера, на руках двух монахинь, которым он, безбожник Мольер, давал приют всякий раз, как они приходили в Париж собирать милостыню. На вопрос одной из них: «Чего бы вы хотели, мастер?» Мольер попросил: «Свету!.. Свету!.. И сыру пармезану…» Он умер, не дождавшись прихода священника, умер без отпущения грехов. Парижский архиепископ Гарлей де Шанваллон отказался хоронить его по церковному обряду. «Ваш муж, сударыня, был комедиантом, — объяснил он Арманде своё решение. — Закон запрещает хоронить таких на освящённой земле». Пустая, кокетливая и легкомысленная Арманда бросилась к королю. И король вмешался: «А на сколько футов вглубь простирается освящённая земля?» — спросил он архиепископа. «На четыре фута, ваше величество». — «Благоволите похоронить Мольера на глубине пятого фута», — повелел Людовик XIV. Жан Батист Поклен, обойщик и королевский камердинер, был похоронен у самой ограды кладбища Святого Иосифа, похоронен тайно, ночью, но людей всё равно привалило несметное количество. Арманда, чтобы умилостивить враждебно относившихся к Мольеру обывателей, раздала им сто пистолей, и они почтительно проводили гроб до могилы.

Английский премьер-министр УИЛЬЯМ ПИТТ младший, сколотивший огромную Британскую империю, но умиравший в жалком съёмном домике на окраине Лондона, пожелал грибов: «Ах, съел бы я сейчас кусок пирога с грибами!» Пирога с грибами под рукой не оказалось, и тогда Уильям Питт младший обратился к пище духовной: «О, какие времена! О, моё отечество! Как же я покину мою родину?!» И покинул он родину натощак.

Натощак умер и его соотечественник, сэр АЛЬФРЕД ХИЧКОК. Сын зеленщика, ставший скандально известным кинорежиссёром, «королём и мастером ужаса», который первым, в картине «Психо», положил в одну постель обнажённых мужчину и женщину (вот ужас-то!) и который возведён был (не за это ли?) английской королевой Елизаветой Второй в рыцарское звание, он перед смертью совершенно потерял аппетит, бросил есть и яростно отбивался от предложенного женой ужина (баранина с репой и пудинг с изюмом). «Я бы выпил на сон грядущий рюмку русской водки», — вместо этого попросил он её и семейного доктора Флича. В русской водке автору 58 фильмов и несметного числа киносюжетов, перенесшему несколько сердечных приступов, понятно, было отказано. Хичкок безропотно лёг в постель, сказав напоследок: «Мир — это большое свинство… Я чувствую, что гаснет свет… Наконец-то я смогу отоспаться». И тихо скончался во сне. Как-то его спросили, какую надпись он предпочёл бы видеть на своём могильном камне. «Ну, я думаю, что-то вроде: „Вы видите, что может случиться с паршивым парнем“».

Генерал-адъютант МИХАИЛ ИВАНОВИЧ ДРАГОМИРОВ, как и почти все русские, подверженный национальному пороку, на пороге смерти, из постели, тоже попросил: «Подайте мне любимой простой „Смирновской“ водки № 21». Герой Шипки, командир-отец, совершивший все свои подвиги в пьяном виде, как утверждали злые языки, он не переставал интересоваться последними событиями на Дальнем Востоке, повторяя своё: «Бедная Россия! Бедная! Что-то будет теперь с тобой?..» С этими словами и умер.

Английский художник, «живописец хаоса и разрушения» ДЖОЗЕФ МЕЛЛОРД УИЛЬЯМ ТЁРНЕР, в канун 1851 года получил от мэрии Лондона аппетитный пирог с начинкой из боровой дичи — традиционный рождественский подарок. Но съесть его так и не смог — кусок просто не шёл ему в горло. Художник был беззубым и мог пить лишь ром и молоко. По словам пользовавшего его врача Бартлетта, «две кварты молока и столько же рома по три-четыре раза на день!» «Время поступило со мною жестоко, — жаловался Тёрнер. — Кормёжка для меня мука, я могу лишь сосать мясную соску…» Он терял в весе и страдал одышкой. С балкона своего коттеджа в Челси, на берегу Темзы, замкнутый чудак, «странный, полусумашедший художник из простонародья, который выдумал закат солнца», любовался игрой света на поверхности реки. Незадолго до его кончины из столицы был срочно вызван доктор Прайс. Осмотрев пациента, он ничего не стал от него скрывать: «Смерть стоит у вашего порога». — «Док, — попросил его Тёрнер. — Спуститесь, пожалуйста, вниз, примите стакан хересу, а потом снова осмотрите меня». Доктор Прайс стакан хересу принял, и принял с удовольствием, но всё же остался при своём мнении. Смерть переступила порог Тёрнера в 10 часов 19 декабря. Доктор Бартлетт, присутствовавший при этом вместе с экономкой, некоей миссис Бут, записал: «Было около девяти утра, серого, унылого, ненастного и хмурого утра, когда вдруг в комнату, погружённую во мрак, ворвалось яркое зимнее солнце, которым Тёрнер никогда не уставал любоваться и которое запечатлел на многих своих полотнах. Солнце осветило его с ног до головы. Он умер без стона…» Сын неважного цирюльника, Тёрнер в детстве стриг кошкам хвосты и писал ими, как кистью, свои первые картины. Став предтечей «живописи с открытыми глазами» и таким же символом старой доброй Англии, как, скажем, чашка чая, Тёрнер «взмахом кисти смёл пыль с английских пейзажей и открыл их изысканное совершенство». А потом, дав волю воображению, создал лучшее полотно британской живописи XIX столетия «Невольничье судно». Великий реформатор пейзажа, он никогда не продавал и даже не показывал никому свои картины, которые ему очень нравились. Но завещал их все Академии художеств вкупе с тремя миллионами фунтов стерлингов.

И ЯРОСЛАВ РОМАНОВИЧ ГАШЕК, великий чешский враль, зубоскал, двоежёнец и бражник, возжелал перед смертью выпить. Уже совсем больной, не встающий с постели в собственном домике в Липнице и продолжающий диктовать свой знаменитый роман «Похождения бравого солдата Швейка», он попросил свою вторую жену, Александру Гавриловну, на которой женился в русском плену под Иркутском: «Подайте мне стакан коньяку». Но та вместо коньяка принесла мужу кружку тёплого молока. «Вы меня надуваете», — грустно заметил ей Гашек и умер от паралича сердца: жизнь без спиртного, по его мнению, не стоила и ломаного гроша. «Однажды вечером я посетил 28 пивных, но — честь мне и хвала! — нигде не выпил больше трёх кружек», — хвастался он незадолго перед смертью.