Читать онлайн «Во главе двух академий». Страница 35

Мои знакомые и слуги, я уверена, отнюдь не могут обвинить меня в жестокости. Знаю только два предмета, которые были способны воспламенить бурные инстинкты, не чуждые моей природе: неверность мужа и грязные пятна на светлой короне Екатерины II.

Что же касается до скупости, кажется, нет надобности говорить, что этот порок свойствен только низкому уму, пошлому сердцу… Прощайте: простите моим клеветникам, пожалейте или презирайте их вместе со мной…»[139]

Письмо это не датировано. Скорее всего оно относится к тому времени, когда Екатерина Романовна погрузилась в работу над «Записками», перебирала старые бумаги и переживала вновь давние обиды. Иногда, специально принарядившись по этому поводу, как бы в обстановке некой торжественности, она читала домочадцам вслух поблекшие страницы писем своего «неизменного друга»…

«На переднем месте комнаты, в больших креслах за маленьким столом, в пурпуровом шелковом платье, в белом мужском колпаке, с собачкой Фиделью, спящей на подушке у ее ног …сидит княгиня. Она поджидает нас домой, потому что нынешний вечер начнется чтением писем Екатерины II к Дашковой…» — сообщала родным в Лондон 5 декабря 1805 г. К. Уильмот.[140]

В ту пору Екатерина Романовна уже около двух месяцев трудилась над «Записками», над «Моей историей», где сплелись история и вымысел, поэзия и правда.

Дашкова села за «Записки» осенью 1805 г., а в конце 1806 г. закончила их. По свидетельству Мэри, она писала почти ничего не правя, на одном дыхании. «Что сохранилось в ее памяти, она излагала быстро и почти никогда не поправляла и не изменяла написанного. По временам, вспомнив что-либо забытое, она прибавляла это в конец книги, означая страницу, к которой оно относилось; таких замечаний, впрочем, было не более семи или восьми… Когда несколько листов бывали готовы, я переписывала их набело. Таким образом, „Записки“ были окончены к концу другого года…»[141]

Как убедится читатель, ознакомившись с письмом-посвящением, Дашкова ставила себе задачи, отличные от тех, которые ставят обычно перед собой авторы мемуаров. Ее целью было не «сохранить для потомства», «воскресить», «воссоздать» эпизоды своей удивительной жизни. Рассказом о своей судьбе Дашкова стремилась показать, как «опасно плыть на одном корабле с „великими мира сего“». «Придворная атмосфера душит развитие самых энергических натур» — таков был ее вывод.

Вот отрывки из письма, которое является введением к «Запискам».

«Приступая к описанию своей жизни, я удовлетворяю Вашему желанию, мой молодой и любезный друг. Перед Вами картина жизни беспокойной и бурной или, точнее говоря, печальной и обремененной затаенными от мира тревогами сердца, которых не могли победить ни гордость, ни мужество.

…Уже давно мои друзья и родственники требовали от меня тот труд, который я теперь посвящаю Вам. Я отклонила все их просьбы, но не могу отказать Вам. Итак, примите историю моей жизни, грустную историю, из которой легко было бы составить увлекательный роман. Она с Вашим именем явится в свете. Я писала ее без приготовления, так, как я говорю, и с полной откровенностью, устоявшей против всех горьких уроков опыта. Правда, я прошла молчанием или только слегка коснулась тех душевных потрясений, которые были следствием неблагодарности людей, обманувших мою безграничную доверенность им. Это единственные факты, обойденные мной; одно воспоминание о них еще доселе приводит меня в трепет.

Из моего рассказа будет видно, как опасно плыть на одном корабле с „великими мира сего“ и как придворная атмосфера душит развитие самых энергических натур; за всем тем совесть, свободная от упрека, может дать нам достаточно сил, чтобы обезоружить твердостью души свирепость тирана и спокойно перенести самые несправедливые гонения. Здесь же мы найдем пример, как зависть и ее верная подруга — клевета преследуют нас на известной степени славы…

Но, конечно, и это зло, как и все в мире, пройдет. Поэтому позвольте лучше поговорить с Вами, мой милый и юный друг, о том, что ближе к нам, — о нашей взаимной и нежной дружбе; я невыразимо глубоко чувствую Вашу доверенность ко мне; и Вы не могли лучше доказать ее, как покинув семейство и родину, чтоб посетить меня здесь и утешить своим присутствием старую женщину на закате дней ее, которая справедливо может похвалиться одним достоинством, что она не прожила ни одного дня только для себя самой.

Нужно ли говорить о том, как дорого для меня Ваше присутствие — как я… удивляюсь Вашим талантам, Вашей скромности. Вашей врожденной веселости, соединенной с чистыми побуждениями Вашей жизни?.. Я ограничусь одним простым уверением, что я уважаю, люблю и удивляюсь Вам со всей силой любящего сердца; Вы его знаете и поверите, что эти чувства только прекратятся с последним вздохом Вашего искреннего друга княгини Дашковой.

Троицкое, 27 октября 1805 года».[142]

«Записки» Дашковой не историческое исследование. Ученый найдет в них фактические неточности, они субъективны и по многим оценкам, и по отбору материала; среди обширной мемуарной литературы есть произведения, которые рисуют несравненно более широкую картину русской действительности XVIII в. И все же это замечательный памятник культуры XVIII столетия, в равной мере принадлежащий и истории, и литературе, образец русского сентиментализма, с характерным для него стремлением к самопознанию и неприятием окостеневших норм действительности.

«Записки» не единственное, что писала Екатерина Романовна в начале XIX в.

Поздние ее произведения затеряны в журналах. Подписывалась она гордо: «Россиянка». Это не был псевдоним в обычном смысле. За одной из публикаций в журнале «Друг просвещения» следует примечание издателей: «С чувствованием живейшей благодарности мы получили письмо и пиесы, присланные от почтеннейшей соотечественницы нашей, которой угодно было скрыть свое имя. Но кто по чувствам и слогу не узнает в ней ту, которой Российская академия обязана своим существованием».[143]

Известные нам ее публикации той поры — это небольшие заметки-притчи, посвященные типично просветительским темам и целям: защита знания от невежества и достоинства личности от придворного угодничества.

Вот характерный отрывок из заметок «Нечто из записной моей книжки» — «О старинных пословицах».

«Почтенный двоюродный мой дядя часто говаривал о пословицах древних русских как о памятниках живейших, описывающих нравы и обычаи наших предков… Но, говорил он, сколь жалко бы было, если бы они утратились, столько же было бы унизительно, если в собрание древних российских пословиц без разбору поместили вкравшиеся в несчастные времена… низкие речения или пословицы, как, например: хоть не рад, да готов; как судии посудят; бог высоко, а царь далеко. Может быть, еще таковых, выражающих подлую готовность, недоверие к твердости законов… и должно с десяток выключить из собрания российских пословиц.