Читать онлайн «Сергей Есенин. Казнь после убийства». Страница 23

Настоящее свидетельство Литовского окончательно убеждает: в декабре 1925 года Устинов не являлся штатным сотрудником ленинградской «Красной газеты», а милицейский «Протокол опроса» с приписываемыми ему показаниями — фальшивка.

В одном номере с Устиновым, утверждают есениноведы, жила его жена, Елизавета Алексеевна (родилась в 1897 году в Тверской губернии, в 1921 — м переведена из Центропечати в Наркомпрос, где служила секретарем секции беллетристики и поэзии). О ее почти материнской опеке поэта трогательно писали газеты. За ее подписью опубликованы воспоминания, идиллически рисующие отношения» «тети Лизы» и ее беспомощного подопечного; правда, «тетя» на два года моложе Есенина, но не стоит обращать внимания на мелочи, почитаем ее (?) заметки: «27-го [декабря 1925 года] я встретила Есенина на площадке без воротничка и без галстука, с мочалкой и с мылом в руках. Он подошел ко мне растерянно и говорит, что может взорваться ванна: там будто бы в топке много огня, а воды в колонке нет». Оказывается, чудак-поэт решил принять ванну, но заподозрил неладное и побежал жаловаться «тете Лизе». Милая картинка, если бы не одна любопытная деталь: в 5-м номере, как выше уже было сказано, ванны не было, что подтверждает инвентаризационная опись «Англетера», как не было и телефона, по которому якобы названивал поэт. Если верить «тете Лизе», то в номере Есенина не было ни чернил, ни чайника, ни других бытовых мелочей. Все это, мягко выражаясь, более чем глупые выдумки: в фешенебельном отеле постояльцы могли в любую минуту вызвать дежурного коридорного или горничную — они обеспечивали уют и порядок.

Не меньшее недоумение вызывает и статья за подписью Устинова: «Днем, перед роковой ночью, Сергей, когда мы были вдвоем в его комнате, нежно спрашивал меня про мою жизнь, сидя у меня на коленях. Спросил об одной девушке, о Р. П. И когда я ему ответил, он долго плакал, склонившись ко мне на плечо. <…> Сергей был совершенно трезв»[38].

Нам хорошо известен жесткий стиль публициста и беллетриста Устинова, не отличавшегося сентиментальностью. Бывший матрос-бузотер, подпольщик-конспиратор, задира-журналист не мог писать так слезливо-кудряво. Невозможно себе представить и «хулигана» Есенина, автора «Москвы кабацкой», рыдающим на коленях Жоржа.

Устинов не мог возражать против использования своего имени во всей этой грязной истории — его, дисциплинированного партийного бойца, особенно и не спрашивали.

Между тем у самого Устинова отношения с партией сложились плохо. В конце 1924 года зав. орготделом костромского губернского комитета РКП(б) Моисеев обратил внимание, что Георгий Феофанович, главный местный политпросветчик и страж коммунистической идеологии, не предъявляет партбилет и не платит членских взносов. О такой странности поставили в известность Центральную контрольную комиссию (ЦКК) при ЦК РКП(б). Устинов всполошился и направил своему близкому знакомому Емельяну Ярославскому (Губельману), секретарю ЦКК, доверительную записку:

Дорогой Емельян!

17 декабря 1924 г. я послал Вам по адресу ЦКК письмо с партбилетом. До сих пор я не имею никаких сведений. <…> С товарищеским приветом Г. Устинов, 6 февраля 1925 г.

Кострома. Советская ул., 1-й Дом Советов, к. № 38[39].

Ровно на две недели опоздал Георгий Феофанович. При участии «дорогого Емельяна» уже состоялось его исключение из партии, о чем свидетельствует следующий документ:

Дополнение к протоколу № 160

Постановления распорядительной части заседания Партколлегии ЦККРКП(б) от 26-1-25-го года. Слушали:

№ 3. У-80-4. Устинов Теоргий Феофанович, б[ывший] чл[ен]РКП(б) с 191 7года, З6 лет, самообразование в размере средней школы, сын крестьянина, по специальности литератор, журналист. При царизме арестовывался и сидел в тюрьмах около 2-х лет. Занимает должность губинспектора по делам печати и зрелищ и завед[ует] Губполитпрос-ветом г. Костромы.

Механически выбыл из РКП(б) в 1921 г. по семейным обстоятельствам. Чистку в 1921 г. проходил в Москве, переписи и проверку не проходил, членских взносов не платил. Просит снисхождения и восстановления его членом РКП(б) со старым стажем.

Доклад т. Штальберг.

Постановили:

За. — Считать т. Устинова Г. Ф. вне партии, как механически выбывшего.

Председатель парттройки Щарт] Щоллегии] ЦККРКП (б) [А.] Сольц.

Секретарь ЦККМ. Шкирятов[40].

В «деле» имеется еще один документ, подтверждающий «механический» выход Устинова из партии «по семейным обстоятельствам»[41]. К бумагам приложена его «Автобиография» (6 октября 1930 г.)[42]. Полистаем ее.

Отец будущего публициста родился в деревне Гордеево Семеновского уезда Нижегородской губернии. Отставной солдат из крестьянской семьи строгого старообрядческого толка (очевидно, последнее обстоятельство способствовало сближению Есенина с Жоржем). Мать — православная батрачка-сирота. Брак был заключен без благословения родителей, поэтому молодые ослушники не получили ни гроша и бежали от старообрядческого гнева под защиту купца Бугрова на его «дачу» в Смольковской волости Балахнинского уезда, где в лесной сторожке и родился Георгий.

Начатки грамоты бойкий мальчик получил в церковноприходской школе, затем продолжил образование в Кантауровском второклассном училище (Семеновский уезд). Заведовал им священник Федор Смирнов, по определению Жоржа, «хищник, картежник и пьяница»[43], третировавший воспитанников Законом божьим. Однажды несдержанный на язык Устинов вслух обвинил батюшку в присвоении денег, отпускаемых мальчикам на обеды («Каша ушла попу на штаны»). Строптивца изгнали из училища.

Верить Устинову на слово нельзя. По моде тех лет он революционизировал биографию, создавая себе ореол мученика «проклятого царизма». В одной из героинь Мельникова-Печерского, раскольнице Устимовне, он видел свою бабку, якобы послужившую писателю прототипом. Богохульство и разболтанность выдавал за юный социальный протест. В другой автобиографии был ближе к правде; так, вспоминая кантауровский интернат, писал: «…там решили меня напихать катехизисом, как мешок опилками, но в этом училище за незнание Закона божьего был изгнан из общежития, а обидевшись… взял да ушел совсем из учебы»[44]. Он так и остался недоучкой. Пересоздавал он свое прошлое с заразительной верой в собственные фантазии, выпячивая в угоду времени выгодные и пряча темные страницы жизни. Примечателен его ответ на один из вопросов анкеты (1925) при рассмотрении «дела» об исключении из партии: «Освобожден [от участия в войне] как спецжурналист по ходатайству "Правды"»[45]. Работник же ЦККпометил: «1915. Скрывался от военной службы»[46].