Читать онлайн «Артур Конан Дойл». Страница 43

Пьеса «Шерлок Холмс», строго говоря, уже не была пьесой Конан Дойла. Чарльз Фроман, взявшийся за ее постановку, вручил ее Уильяму Гиллетту, а тот, страстно возжелав сыграть в ней, попросил у автора разрешения переписать ее по своему вкусу. На сей раз автор, уже уставший от всего этого, махнул рукой и согласился. Пьеса была настолько основательно переписана, что теперь уже невозможно сказать, что представлял из себя оригинал. А тут еще, после долгого молчания, пришла телеграмма от Гиллетта:

«Могу я женить Холмса?»

Ответ на это, казалось бы, напрашивался простой и ясный: нет! Ну а если потребуются более веские аргументы — потрясти перед носом мясницким тесаком. Но Конан Дойл ответил, что Гиллетт может женить Холмса, или убить его, или сделать с ним все, что заблагорассудится. Затем пришло известие, что Гиллетт, потеряв первый набросок пьесы во время пожара, намерен поставить пьесу в Нью-Йорке в осенний сезон, что она будет иметь колоссальный успех, который принесет им целое состояние, и что актер повез Конан Дойлу на одобрение новую рукопись.

И вот в первые дни своего сорокалетия он пригласил Гиллетта к себе в Андершо.

Он выехал навстречу гостю на железнодорожную станцию в нескольких милях от Андершо в своем ландо, запряженном парой лошадей, с Холденом в блестящем цилиндре на облучке. Он никогда не видел Гиллетта даже на фотографии. Ему ничего не было о нем известно, кроме высокой актерской репутации. Лондонский поезд из зеленых вагончиков первого и второго класса с шумом затормозил у платформы. И из вагона в долгополой серой накидке вышел… живой Шерлок Холмс.

Даже рисунки Сиднея Пейджета уступали в соответствии образу. Резкие черты лица, глубоко посаженные глаза, выглядывающие из-под спортивного кепи; да и возраст — середина четвертого десятка — был в самый раз. Конан Дойл, открыв рот, смотрел на него из своего ландо. Актер же, столкнувшись лицом к лицу с несколько располневшим д-ром Уотсоном, просто отпрянул. Мы не хотим сказать, что лошади понесли, но можно себе представить, какова была сцена и какой раздался потом веселый смех, не смолкавший уже в течение всего свидания.

«Гиллетт, — писал он матушке, — превратил это в замечательную пьесу!» А Иннесу: «Два акта его пьесы просто великолепны!» Да, видно, Гиллетт умел очаровывать; по происхождению и воспитанию он был истинным джентльменом, и это, видимо, в какой-то мере повлияло на отношение к нему хозяина. Ибо пьеса «Шерлок Холмс» — плохая пьеса, что подтвердил бы всякий, кому довелось ее видеть. И тем не менее актер заразил Конан Дойла своим острым предвкушением успеха у американцев. А всего через две недели после отъезда Гиллетта в Лондоне в театре Гаррика была поставлена пьеса «Напополам».

Была середина июня, и стояла жара, что уже грозило провалом. К тому же — и это могло быть еще опасней для постановки — в ней не были заняты звезды. Пьеса, точно следуя рассказу Джеймса Пейна, представляла собой незамысловатую семейную комедию о двух братьях, еще в юности давших друг другу слово встретиться ровно через 21 год и поделить между собой нажитое за эти годы. Но, несмотря на все отягчающие обстоятельства, пьеса имела хоть и не шумный, но верный успех.

«Какой свежестью, — писала „Дейли Телеграф“, — веет от этого зрелища в наше скоротечное и молниеносное время, в век острых тем, в беспокойные и переменчивые дни».

Что бы ни говорилось о мимолетных и переменчивых временах, для семьи Конан Дойла это был действительно год перемен. Его младшая сестра Додо, которая жила с матушкой и с которой он виделся сравнительно редко, вышла замуж за молодого священника по имени Сирил Анджел. Вилли Хорнунг, в меру приосанившись, пожинал первые всходы литературной славы, которую принесли ему «Лотерея» и «Взломщик-любитель», посвященные шурину. А Иннес, ныне артиллерийский капитан, проходил службу в Индии.

«Тысячу благодарностей, старина, — привычный рефрен писем Иннеса, — за три незаполненных чека. Буду тебе сообщать, как я ими воспользовался».

Дело в том, что Иннес увлекся поло, а это было сопряжено с некоторыми дополнительными расходами. Из Амбаллы, где он командовал батареей, приходили выразительные зарисовки его быта. В свои 26 лет он был заядлым спортсменом, весьма далеким от литературы. И тем не менее его письма передают дыхание армейской жизни в Индии.

Тощие артиллерийские лошади перемахивали через полные грязи рвы на учениях по преодолению препятствий; по ночам оглушительно квакали лягушки, а, когда Иннес шел к ужину, ни к чему иному не пригодный слуга нес перед ним фонарь как средство защиты от змей. Даже под жарким потоком проливных дождей, когда сгнивали струны банджо и размывало лунки на поле для гольфа, капитан Дойл не унывал.

«Не знаю, как и благодарить тебя, старина, за чек в 100 фунтов. Как раз накануне я приобрел себе коня, который обошелся мне в 1 тыс. 300 рупий. Это великолепный гнедой скакун по кличке Крестоносец… Где и когда увижу я „Хозяина Кроксли“ и рассказ об охоте бригадира на лис?»

Не один Иннес жаждал прочесть недавно написанный рассказ о бригадире Жераре, имевший два названия: «Преступление бригадира» и «Как бригадир убил лису». Из всего «бригадирского цикла» сам Конан Дойл выделял именно его. Все, кто следил за жизнеописанием неотразимого Жерара, гордости наполеоновской армии, должны помнить, что он пребывал в одном приятном заблуждении. Научившись английскому благодаря урокам, которые ему преподал «адъютант О’Брайен из ирландского полка», и считая, что английское «о черт» — то же, что французское «о Боже», он мнил себя знатоком всего, что касалось Англии или англичан.

«Я вместе с англичанами охотился на лис, — гордо заявлял бригадир, — и к тому же боксировал с Бастлером из Бристоля».

Рассказ о том, как Этьен Жерар участвовал в охоте на лису, и его собственный взгляд на цели этой охоты — образчик классики. Конан Дойл, излагая Иннесу в июле свои планы на осень, писал, что собирается предпринять еще одно турне с чтением «Преступления бригадира». «Ужас в том, — добавлял он, — что от смеха я не могу читать».

Обсуждались и другие планы. Когда в Индии пройдет период дождей и Лахор вновь превратится в увеселительный центр Пенджаба, туда на отдых, под крыло Иннеса, пошлет он Лотти. Лотти, как прикованная, прожила с ними семь лет подряд. Она, обожавшая танцы, изнемогала, ухаживая за Туи и детьми. И сквозь рыдания она призналась, что хотела бы — ужасно хотела бы, если только без нее могут здесь обойтись, — поехать в Индию.

Однако: «Ума не приложу, что я буду делать, когда Лотти уедет, как в свое время ты», — писал Конан Дойл Иннесу. Между тем в Южной Африке положение было неустойчивым — ни мир, ни война.