Читать онлайн «Родина крылья дала». Страница 16

Председатель приемной комиссии академии генерал-майор медицинской службы Максименков долго не мог понять, почему я, деревенский парень, поступив со школьной скамьи сразу в академию, вдруг решаюсь на такой шаг. Поделился с ним, краснея от смущения, своими самыми сокровенными мыслями. Генерал долго молчал, ходил по кабинету. Я сидел, опустив глаза. И вдруг руки генерала легли мне на плечи, потом прошлись по вихрам. Впервые почувствовал я нежность и доброту мужской руки, которая коснулась моей головы, погладила волосы.

Теперь могу предположить, что тогда генерал-майор Максименков уже знал о медицинском отборе летчиков в космонавты, знал, что в стране идет подготовка к первому полету человека в космос. До полета Гагарина оставалось совсем немного: один год, восемь месяцев и семнадцать дней.

Наконец генерал-майор поднял глаза, и я услыхал совсем неожиданное: «Я понял тебя, сынок. В нарушение всех инструкций выписываю проездные прямо до Балашова. Поскольку документы твои оформлены на академию, то в предписании я так и напишу: зачислен в академию, но учиться не стал из-за сильного желания поступить в Балашовское училище и стать, напишу пока, летчиком».

Не мог я тогда представить, что эта запись окажет влияние на всю мою судьбу.

Вместе с предписанием выдали мне немного денег, которые очень пригодились — в Москве проблема с билетами решалась четверо суток.

Наконец — балашовский вокзал, где нас, несколько человек, встретил офицер. Переписав фамилии, построил прямо на перроне, и я впервые услышал военные команды:

— Равняйсь! Смирно! Шагом марш!

Утром этот же офицер — капитан Абов — зачислил меня в 26 группу. И сразу же, буквально через несколько минут, группа была построена и отправлена на экзамен по письменной математике. Бывает и такое в нашей жизни.

Шли пятые сутки. На довольствие нас еще не поставили. От голода кружилась голова и подташнивало, от жары и слабости по лицу тек пот. Деревенская стеснительность не позволила мне попросить у кого-нибудь перекусить. А тут еще — экзамен.

Условия задачи начинались обычно: «Из пункта А в пункт Б вышел поезд…» Дальше я представил поезд, в котором приехал в Балашов: Москва — Камышин, услышал мерный вагонный перестук и… заснул. Снилось мне, что лежу на третьей полке, а внизу — стол с различной едой. Ребята, с которыми ехал, подают мне куски сала с хлебом, мясо, печенье, лимонад… А вот я уже дома, вот взлетаю на самолете с летчиками, которые увидели меня, когда я бежал за ними в «летчицкой шапке».

Видимо, это был единственный случай, когда абитуриент заснул на экзамене. Но такое, признаюсь, случилось!..

Экзаменатор подошел ко мне, спящему, взял за шиворот и вывел в коридор. Трудно сказать сейчас, долго ли я приходил в себя, но, осознав происшедшее, понял трагизм своего положения: вот тебе и академия, вот тебе и летчик, вот тебе и полеты на спутниках.

Я разозлился: разве ж так можно?! Стал спрашивать офицеров, кто в училище ведает вопросами поступления. Мне назвали полковника Владимирова. И показали его кабинет.

— Вас что здесь интересует, молодой человек? — спросил невысокого роста полковник, когда я вошел в кабинет.

Как мне теперь представляется, мой ответ был достаточно глупым.

— Ищу умных людей, — пробормотал я.

Мой ответ рассмешил полковника.

— Тогда по адресу. Слушаю.

Рассказ был долгим. Про Ленинград, поезд, приезд, про сон на экзамене от голода.

Нет, не зря я сказал, что в жизни очень много зависит от случайной встречи с хорошими людьми. Другое дело — случайны ли эти встречи…

Через десять суток я снова писал условия задачи на экзамене по математике. Наконец — вздох облегчения: все экзамены сданы на «отлично»!

И вот пошла, потекла курсантская жизнь. С радостью надел я курсантскую форму. Нравилось все: гимнастерка, бриджи, сапоги, пилотка, золотистый галун с голубым просветом на погонах, эмблемы. На каждое занятие ходил как на праздник, никакие трудности не пугали. Учеба давалась легко, и спустя семестр моя фотография заняла место на Доске почета, среди отличников. Кроме того, не боялся никакой работы. Товарищи по отделению, правда, частенько этим пользовались: отправлялись то на свидание, то на консультацию, а меня просили за них поработать.

Казарменную территорию убирал так, что «самый главный воинский начальник», гроза всех курсантов, старшина Середа не придрался ни разу. Заговорщически подмигивал, всегда повторяя одно и то же:

— Высший «мухомор» должен все уметь.

Нас, курсантов высшего училища летчиков, он безобидно окрестил «мухоморами».

Вечерами я часто всматривался в небо, искал звездочки-спутники. Где они там летают? Как устроены? Есть ли место для кресла пилота? Спутников я не находил, но балашовское небо становилось все роднее и роднее. После суровой приволжской зимы весна наступала дружно и напористо. Безоблачное весеннее небо сияло необыкновенной лазурью. Мечтая, я видел себя летящим в этом необъятном просторе. И даже непроизвольно писал стихи. Строки возникали легко и просто:

Да простит мне высокая поэзия, но мне казалось тогда, что лучше о небе не написал ни один поэт. И я не стесняюсь тех возвышенных чувств и сейчас. Они остались в сердце навсегда.

Наша курсантская жизнь вошла в нормальную колею. Строгий воинский распорядок от подъема до отбоя уже никого не тяготил, появилось даже свободное время. Более двухсот юношей со всех концов нашей Родины жили одной дружной семьей. Работали спортивные секции, кружок научно-технического творчества, наладилась самодеятельность.

И вот первое комсомольское собрание. Со школьной скамьи и до настоящего времени я с огромным уважением отношусь к силе и действенности комсомолии. Забегая вперед, скажу, что после училища мне, молодому лейтенанту, довелось возглавить комсомольскую организацию эскадрильи, работать в комитете комсомола полка.

Наше первое комсомольское собрание в Балашовском высшем военном авиационном училище летчиков было — это я отлично помню — очень бурным. Выдвигали кандидатуры в состав комитета комсомола.

Было несколько неожиданно, что Аркадий Полоник выдвинул от третьего классного отделения мою кандидатуру.

Лично я считал, что в состав комитета должны войти курсанты, имеющие опыт полетов в аэроклубах, поработавшие год-два на производстве. Поэтому, услышав свою фамилию, сильно смутился. Да и некоторые другие курсанты засомневались. Но Аркадий настаивал: