Читать онлайн «Губкин». Страница 32

Чрезвычайно полезно разработанное Лазурским понятие об общем запасе психической энергии («психический фонд»). Авторы «Психических особенностей человека» в основном согласны с этим учением, но ставят под сомнение врожденность таланта — в противоположность профессору Ленинградского университета (между прочим, доктору физико-математических наук) Н. Толстому, который в занимательной статье «Прицельный поиск таланта» («Неделя», 27 ноября — 3 декабря 1966 года), рассмотрев положительный зарубежный опыт, ратует за развитие новейших психологических дисциплин: квалификационной психологии, психотопологии, психологии профессий и др. Он приводит убедительный пример: в США, применив специальные тесты, выявили природные наклонности ста «спичечников» (так там называют нищих, побирушек). После направленного обучения многие из них добились поразительных успехов в излюбленной (об этой любви еще недавно они сами не подозревали!) отрасли знаний, защитили докторские диссертации и т. д.

Покончив на этом с общими рассуждениями, вернемся к Ивану Михайловичу Губкину. Герой наш мчится в поезде, он переменил позу и смотрит сейчас не в окно, а, предположим, на блондинку, подсевшую на ближайшей остановке. Очень скоро ему удается узнать, что она из села Верхние Пески, едет к бабушке с гостинцем. Кто ты, Ваня Губкин, человек из прошлого века? Не тебе ли предстоит, едва закончив Горный институт, открыть тайну рукавообразных залежей? Значит, ты талантлив уже сейчас? И талантлив, конечно, как геолог, иначе ты бы не мог, расставшись с одной профессией, так скоро добиться успехов в другой. Но что ответишь предполагаемой блондинке, если поинтересуется специальностью собеседника? «Учитель!» — с гордостью объявишь ты и, может быть, скромно помянешь и об успехах своих на благородном поприще народного просвещения. «У, да вы не простой учитель, вы талант!» — промолвит восхищенная блондинка, и кто же не согласится с ней? Талант, безоговорочный талант! (Мы привели обширные выписки из юношеских сочинений Губкина, они подтверждают это.)

Не относится ли дарование Ивана Михайловича к разряду многосторонних? (Таковы Леонардо да Винчи, Ломоносов, Гёте. Наоборот, Дарвин был «рыцарем одной страсти»; примеры общеизвестные.)

Едва ли. Став геологом, Губкин забыл учительство, которым, кстати говоря, уже тяготился в последние годы петербургской своей жизни до поступления в Горный институт. Обратимся к примерам иного рода.

В начале 30-х годов прошлого века Париж с любопытством следил за полемикой между Кювье и Сент-Илером. Еще в 1812 году Жорж Кювье обнародовал — в виде приложения к одному из томов своих исследований Парижского бассейна — новый взгляд на геологическую историю Земли: «Рассуждения о переворотах на поверхности земного шара». Переворотов, повсеместных катаклизмов, сопровождавшихся полным уничтожением всего живого, знаменитый зоолог насчитал сначала три; затем число их возросло; церковники, которым новейшая гипотеза напоминала легенду о Ноезом ковчеге, ничего не имели против нее.

Э. Жоффруа Сент-Илер резко, иногда грубовато спорил с темпераментным Кювье, бурно переживавшим перипетии полемики. Внезапно он скончался. Друзья Кювье обрушились на оппонента с градом упреков. «Жоффруисты» подверглись гонениям в прессе.

Этот неприятный оборот научной дискуссии получил совершенно неожиданный отклик в Москве. Некий врач, проживавший в ней, Григорий Шуровский, бросился скупать по книжным лавкам свою брошюру «Органология животных».! В ней он высказывал откровенно эволюционистские идеи. Сирота, выросший в воспитательном доме, он с трудом добился приема на медицинский факультет университета; в студенческие годы перебивался частными уроками (между прочим, некоторое время преподавал Ивану Сергеевичу Тургеневу!). Двадцати пяти лет от роду выдержал экзамен на диплом доктора и акушера, через год защитил диссертацию, еще через год занял кафедру на медфаке. Жизнь наладилась, все беды позади, карьера ясна! Приятно, что строит ее своими рукам! И тут — на тебе… Чудовищные слухи из Парижа… у нас ведь при нашем-то подражательном характере тотчас кинутся избивать отечественных эволюционистов. А у него вышла недавно злосчастная эта брошюра!

Шуровский уничтожил все какие смог достать экземпляры, но страха в себе не подавил; он подал прошение о переводе на кафедру геологии и минералогии. Благо этими науками интересовался и раньше. Три года прилежно и отчаянно штудирует литературу; наконец чувствует себя в состоянии пуститься в экспедицию. «Уральский хребет в геогностическом, физико-географическом и минералогическом отношениях» — так называлась первая работа Шуровского в качестве геолога. Специалистов поразила легкая и горячая манера изложения. Видно, большой любви к путешествиям экс-врач не испытывал (кстати, потихоньку вернулся он и к лекарскому пользованию, осматривал детишек в том самом воспитательном доме, в котором сам вырос; его назначили старшим врачом, и звание это он за собой сохранил до смерти). Кроме поездки на Алтай, где им очень цепко схвачены были главные черты строения края, он в дальний путь никогда не пускался; зато неторопливо, долго и обстоятельно изучал Московскую губернию. Двухтомник, посвященный геологии Московского бассейна, до наших дней не утратил привлекательности. Все же ценность научного наследства Григория Ефимовича не в перечисленных трудах; он оставил нечто иное — неосязаемое; дарование его проявилось не в самобытных исследованиях, глубоких анализах, а в блестящих толкованиях накопленных предшественниками знаний и в популяризации их. Согласитесь, в этом есть предопределенность. На лекции Шуровского собиралась «вся Москва», шли люди и слыхом не слыхавшие о земной коре, но вдосталь наслышанные об ораторском даре профессора с такой необычной судьбой. Сорок пять лет заведовал Шуровский кафедрой геологии в Московском университете, приведя ее многотонные и хаотические коллекции в образцовый порядок; он передал кафедру любимому ученику А.П. Павлову, предварившему своими маршрутами открытие Второго Баку; Алексею Петровичу довелось властвовать на ставшей знаменитой кафедре даже чуть дольше учителя.

Воистину, думается иногда, что искус страданиями придает таланту, как микродоза редкоземельных элементов, добавляемая в сталь, внутреннюю кристаллическую структуру прочности. Иван Дементьевич Черский, сын курляндских аристократов, семнадцати лет от роду был взят жандармами под стражу в аудитории Вильнюсского дворянского института, где воспитывался. Ему предъявили тягчайшее обвинение: участие в мятеже, развязанном польскими повстанцами. Так ли было дело, соответствовал ли истине обвинительный акт — сказать наверняка нельзя, но обвинительный вердикт был ужасен. Сибирь — солдатом в стрелковый батальон. И нервный, болезненный и до смерти перепуганный мальчишка бредет по этапу в Омск, где дислоцируется его часть. Утонченная натура, он не выдерживает грубых шуток казармы, заболевает нервными припадками, которым — о ужас! — унтер-офицер не верит! «Знаем! Притворяется!»