Читать онлайн «Таллинский дневник». Страница 74

Когда Вишневский кончил говорить, полный человек в кремовом плаще и синем берете вынул изо рта трубку и весьма учтиво спросил:

- Скажите, пожалуйста, кто эта мисс?

- Супруга Вишневского, Софья Касьяновна, - ответил переводчик. - Она художник. По примеру мужа добровольно пошла на войну и служит в военно-морском флоте.

Все оживились. Заработали вечные перья.

- Писатель-моряк на войне вместе с женой. О, это такая исключительная сенсация! - заметил американец в кремовом пальто.

- Тут нет никакой сенсации, - сердито отозвался Вишневский. - У нас десятки тысяч семей, где мужья, жены и даже дети - все на фронте с первых дней войны.

- Сенсация! Настоящая сенсация! - упорно повторял американский журналист.

- Командование просит сообщить, что недалеко от Таллина, в местечке Клога обнаружен большой немецкий концлагерь, - объявил переводчик. - Если желаете, сейчас же можно туда поехать. Машины у нас есть.

Все согласились.

Вскоре мы, советские журналисты, и наши иностранные коллеги ехали по густому сосновому лесу.

"Какая сказочная природа, - думал я. - Кажется, нет лучше уголка на земле. Сосна. Песок. Воздух полон запахов свежей хвои".

Пушистые сосны тянутся по обе стороны шоссе. Но вот впереди возникли деревянные ворота, вправо и влево от них несколько линий густой колючей проволоки, за которой виднеются бараки.

На воротах аршинными буквами надпись на немецком, русском и эстонском языках:

"Стой! Буду стрелять!"

Мы входим в ворота. Навстречу нам со всех сторон бегут мужчины и женщины в грязных отрепьях - маленькие, щуплые существа, скелеты, обтянутые кожей, один вид которых заставляет содрогаться.

Они бросаются нам на шею, не выпускают наших рук, и кажется, в эти минуты совсем переродились их страдальческие лица.

"Спасибо Красной Армии", - кричат одни. "Все это, как сон", восклицают другие на разных языках. "Вы посмотрите, что они творили!" повторяет старуха литовка или еврейка - трудно понять, женщина с широко открытыми глазами, в которых, должно быть, на всю жизнь запечатлелся ужас.

Несколько десятков людей случайно остались в живых после жесточайшей расправы, учиненной гитлеровцами накануне прихода советских войск в Таллин. Эти люди и водили нас по лагерю.

Мы вошли в один из бараков и увидели груды трупов.

Тут лежали мужчины, женщины вместе со своими детьми. Эсэсовцы загоняли их по очереди и расстреливали в затылок.

- Идите сюда, - торопил нас адвокат из Вильнюса, молодой человек с лицом, заросшим густой черной щетиной. - Посмотрите на крышу барака, там трое суток прятался от них один отважный человек. Кстати, ваш моряк, попавший в плен. Он держался мужественно, подбадривал упавших духом, помогал людям выстоять.

И уже в самый канун освобождения Таллина он раньше всех узнал, что гитлеровцы собираются учинить массовую расправу над заключенными. С помощью своих многочисленных друзей он стал готовить, как он сам называл, "операцию". По всему лагерю усиленно собирались бутылки, и предполагалось, что, как только людей выстроят на проверку, по условленному сигналу наиболее сильные мужчины с бутылками в руках набрасываются на охрану и уничтожают ее, а все остальные разбегаются по лесам...

Само собой разумеется, что часть участников восстания погибнет. Зато другие останутся в живых и встретят Красную Армию.

Возможно, так все и было бы. Но среди самих заговорщиков нашелся предатель, который раскрыл немцам все карты.

Моряк исчез. Вся стража была поставлена на ноги. Немцы обшаривали каждый уголок лагеря, "прочесывали" ближайшие леса. И все напрасно.

Никто не предполагал, что он прячется на чердаке этого самого барака, между деревянными планками и кровлей. Он пролежал тут трое суток, а на четвертые сутки голод заставил его спуститься вниз. Вот тут-то его и схватили, а на утро он был уведен в лес и расстрелян...

Мы шли дальше к обгорелому остову большого дома. Сюда приводили людей, приказывали стать на колени. Вперед выходили автоматчики и длинными очередями скашивали один ряд за другим. За несколько часов все восемь комнат были заполнены трупами. Тогда эсэсовцы привезли бочки с бензином и, чтобы скрыть следы своего преступления, облили дом бензином и подожгли.

Мы стояли над пепелищем и с ужасом смотрели на груды человеческих костей, которых было больше, чем углей, пепла и золы.

Еще более чудовищная картина, которую я буду помнить до конца своих дней, предстала перед нами на открытой поляне. Это были так называемые индейские костры, сложенные из человеческих тел.

Обреченные приносили из леса длинные плахи, укладывали их колодцами. Сами ложились на плаху лицом вниз. Автоматчики не торопясь обходили "колодцы" и расстреливали свои жертвы.

Дрова поджигали, и они сгорали вместе с трупами.

Их было много, этих страшных костров. Одни превратились в груды пепла и костей, а другие палачи не успели поджечь. На таком костре я видел человека, закрывшего лицо кепкой перед тем, как автоматчик пустил ему в голову пулю. Я видел двух братьев-близнецов, они крепко обнялись и так встретили смерть.

Наконец, и это, пожалуй, самое страшное, я видел человека, которого гитлеровцы, должно быть, не убили, а только ранили, и он горящим выскочил из костра. В нескольких шагах его все же настигла пуля, и он упал навзничь, на траву, продолжая гореть.

Мы ходили молча и не спрашивали ни о чем сопровождавших нас офицеров и тех немногих узников лагеря, что чудом остались живыми. Лица наших спутников-мужчин были полны скорби, а китаянка поминутно вынимала из сумки носовой платок и вытирала слезы. Должно быть, ей стоило больших трудов не разрыдаться.

После осмотра лагеря нас провели в комендатуру и показали сплетенные из кожи и проволоки плетки, которыми администрация лагеря наказывала непокорных узников. Провинившиеся ложились на скамейку и обхватывали ее руками. Руки привязывали ремнем. Во время порки заключенные должны были сами громко, вслух, считать удары.

- Какой ужас! - воскликнула китаянка, прикоснувшись пальцами к толстому жгуту, который не раз ходил по человеческому телу.

- Никакого ужаса нет! - ответил ей джентльмен в синем берете с гладким холеным лицом. Он захлопнул блокнот, спрятал его в карман и затянулся толстой сигарой.

Все смотрели на него: одни с недоумением, другие с возмущением, а он, ничуть не смущаясь, продолжал:

- Здесь нет никакой сенсации. По крайней мере, для тех, кто видел Майданек.

По приезде в Таллин этот же самый журналист попросил устроить ему встречу с немецкими солдатами и офицерами, которых пленили наши войска. Он долго и тщетно добивался от них признания в том, что немецкий гарнизон сдал Таллин без боя, по причине "стратегического сокращения фронта", о котором в последнее время твердил Геббельс, пытаясь оправдать поражения фашистской армии.