Читать онлайн «Теория праздного класса». Страница 91

В своей простой форме вера в удачу есть инстинктивное ощущение какой-то загадочной телеологической «склонности», свойственной предметам и ситуациям. Вещи или события наделяются «предрасположением» к определенному исходу, понимается ли этот исход (или конечная цель последовательности событий) как случайный или как преднамеренно преследуемый. От этого простого анимизма вера в удачу постепенно переходит в другую, производную от первой форму или стадию, упоминавшуюся выше, — в более или менее оформившуюся веру в загадочную сверхъестественную силу. Эта сила оказывает свое действие через посредство видимых предметов, с которыми она ассоциируется в сознании, хотя и не отождествляется с их материальной сущностью. Термин «сверхъестественная сила» употребляется здесь без каких-либо намеков на природу силы, которая так называется. Это лишь дальнейшее развитие анимистической веры. Сверхъестественная сила не обязательно понимается как в полном смысле слова сила, производящая какое-либо действие, тем не менее это — сила, наделенная неотъемлемым свойством личности в той мере, чтобы несколько произвольно влиять на результат любого предприятия и, в частности, любого состязания. Вездесущая вера в hamingia или gipta, придающая столько колорита исландским сагам и вообще ранним сказаниям германского фольклора, является примером такого понимания предрасположенности хода событий.

В таком выражении или в иной форме веры эта предрасположенность едва ли будет персонифицированной, хотя ей в той или иной мере приписывается отдельное бытие; она наделяется личностными свойствами и уступает, как это иногда понимается, определенным обстоятельствам — обычно духовного или сверхъестественного характера. Широко известным и поразительным примером такой веры — на довольно продвинутой стадии дифференциации, когда происходит олицетворение сверхъестественного объекта, к которому обращаются за помощью, — является решение спора в личном поединке. При этом всегда считалось, что сверхъестественный агент действовал по заявке, играл роль судьи, определял результат борьбы и выносил решение, исходя из такого особо оговоренного критерия, как равенство или законность претензий каждого из участников поединка. Похожее понимание загадочной, но духовно необходимой «склонности», приписываемой вещам, все еще прослеживается как незаметный элемент распространенной в людях веры — ее обнаруживает, например, общепризнанный принцип «трижды вооружен тот, на чьей стороне справедливость», — принцип, который сохраняет свое значение для обыкновенной не слишком задумывающейся личности даже в современных цивилизованных общностях. Сохранившееся воспоминание о вере в hamingia, или в промысел невидимой десницы, прослеживается в факте принятия данного принципа, но является слабым и, пожалуй, неопределенным; во всяком случае, она, по-видимому, смешивается с другими психологическими моментами, не являющимися по своему характеру анимистическими.

Помня о цели данного рассмотрения, необходимо более пристально вглядеться в тот психологический процесс, или этнологическую родословную, по которой последнее из двух пониманий предрасположенности хода событий происходит из первого. Этот вопрос может быть очень важен для социальной психологии или теории эволюции верований и религиозных обрядов. Также может иметь принципиальное значение то, связаны ли вообще эти два понимания как последовательные формы в развитии одних и тех же представлений. О существовании таких проблем здесь говорится лишь затем, чтобы отметить, что предмет настоящего обсуждения лежит в другой плоскости. В том же, что касается экономической теории, эти две формы веры в удачу, или в имеющуюся у вещей экстракаузальную тенденцию или предрасположенность, по существу, носят одинаковый характер. Они имеют экономическое значение как элементы образа мысли, сказывающиеся на привычных взглядах индивида на те явления и их свойства, с которыми он вступает в контакт, и сказывающиеся тем самым на способности индивида служить целям производства. Следовательно, независимо от каких-либо вопросов, связанных с красотой, достоинством или благотворностью любой анимистической веры, остается уместным обсуждение ее экономического значения в плане полезности индивида как экономического и, в частности, производственного фактора.

Уже было замечено в связи с вопросами, рассмотренными ранее, что для наибольшей пригодности индивида к работе по осуществлению сложных технологических процессов в современном промышленном производстве оп должен быть наделен способностью и навыком легко схватывать и увязывать между собой события с точки зрения их причинно-следственной связи. Как в целом, так и в отдельных моментах промышленное производство представляет собой процесс, характеризующийся количественно измеримой причинностью. «Умственные способности», требующиеся от рабочего, как и от управляющего производственным процессом, есть не что иное, как известная степень легкости восприятия количественно определенной причинно-следственной связи и приспособление к ней. Эта легкость восприятия и приспособления — то, чего недостает бестолковым рабочим, — и развитие этой способности являются целью, преследуемой при их обучении, поскольку обучение служит повышению их производственной «эффективности».

В той мере, в какой унаследованные способности или подготовка заставляют индивида считаться с фактами и их последствиями с точки зрения, отличной от понимания реальной действительности, эти унаследованные способности снижают его производительность или полезность в производстве. Снижение профессиональной пригодности вследствие склонности к анимистическим способам восприятия фактов особенно очевидно, когда оно берется в целом — т. е. конкретная народность с анимистическим складом рассматривается как целое. Препятствия, создаваемые анимизмом, в экономическом развитии при современной системе крупного промышленного производства заметнее, чем при любой другой, и имеют более далеко идущие последствия. В современных производственных общностях промышленное производство все в большей степени превращается в сложную систему взаимозависимых органов и функций, а поэтому свобода от предубеждений в понимании того, что выступает причиной тех или иных явлений, становится все более необходимой для работоспособности людей, участвующих в производстве. При системе ручного труда подобная предвзятость в образе мышления рабочих может, и в очень значительной мере, компенсироваться ловкостью, усердием, физической силой или выносливостью.