Читать онлайн «Теория праздного класса». Страница 29

Непреходящим свидетельством производительного труда выступает его материальный продукт — обычно какой-нибудь предмет потребления. Доблестная деятельность также призвана обеспечить какой-либо осязаемый результат, который может служить для демонстрации в виде трофея или добычи. На более поздней стадии развития общества входит в обычай придумывать себе какие-нибудь отличительные знаки и регалии почета, которые-будут служить традиционно признанными доказательствами доблести и в то же самое время указывать на качество или степень доблести, символом которой они выступают. По мере того как возрастает плотность населения и человеческие отношения становятся сложнее и многообразнее, все элементы жизни подвергаются пересмотру и-отбору; в этом процессе использование трофеев развивается в систему рангов, титулов, степеней и знаков отличия, типичными примерами которых являются геральдические' изображения, медали и почетные украшения.

С экономической точки зрения праздность, рассматриваемая как вид занятости, находится в тесном родстве с доблестной деятельностью; а достижения, свойственные праздной жизни и хранимые в качестве ее внешних критериев, имеют много общего с трофеями такой деятельности. Однако праздность в более узком смысле в отличие от доблестной деятельности, а также от всякого мнимо-производительного употребления сил на что-нибудь по существу бесполезное никакого материального результата обычно не оставляет. Поэтому критерии былых свершений при праздной жизни обычно принимают форму «нематериальных» ценностей. Такими нематериальными свидетельствами былой праздности являются квазинаучная или квазихудожественная образованность, а также осведомленность о процессах и событиях, не имеющих непосредственного отношения к продвижению вперед человеческого общества. Так, к примеру, в наше время имеются знания о мертвых языках и оккультных науках, правописаний, синтаксисе и просодии, о различного рода семейном музицировании и самодеятельном искусстве, о том, как следует сегодня одеваться, обставлять жилье и какой иметь выезд, об играх и развлечениях, а также о любимых питомцах, таких, как собаки и скаковые лошади. Во всех этих отраслях знаний изначальным мотивом, из которого и происходило вначале приобретение знаний и благодаря которому они когда-то вошли в моду, могло быть что-то совершенно отличное от желания показать, что время было проведено не в производственном занятии; однако, если бы эта образованность не оправдывалась в качестве прочного свидетельства непроизводительных затрат времени, она не смогла бы существовать, сохраняя за собой положение традиционной образованности праздного класса.

В известном смысле можно эту образованность отнести к учености. Помимо и кроме нее есть еще ряд общественных явлений, которые постепенно переходят из области учености в область физического навыка и ремесла. Такое промежуточное положение занимает то, что известно как воспитанность и умение держать себя, вежливое обхождение, этикет, а также вообще соблюдение приличий и церемоний. Явления такого рода более навязчиво и непосредственно предстают общему вниманию и потому утверждаются все шире и настоятельнее в качестве необходимого свидетельства почтенной степени праздности. Необходимо отметить, что все это соблюдение церемоний, которое попадает под общую рубрику хороших манер, занимает более важное место в оценке людей на той стадии культуры, когда в качестве признака почтенности наибольшую популярность приобретает демонстративная праздность, чем на более поздних стадиях общественного развития. Варвар квазимирной стадии производства заметно более благовоспитанный человек в том, что касается соблюдения декорума, чем любой из людей, кроме разве что самых изысканных в другой, более поздний век. Действительно, общеизвестно или по крайней мере так принято теперь считать, что хорошие манеры портятся по мере того, как общество отходит от патриархальной стадии. Немало господ старой выучки вынуждены были высказывать свои сожаления по поводу невоспитанных манер и недостаточной обходительности, наблюдающихся даже среди высших слоев в современных промышленных обществах; а распад церемониального кодекса — или что иначе называется вульгаризация жизни — среди собственно промышленных слоев предстает взору всех тонко чувствующих лиц как одна из главных аномалий цивилизации поздних времен. Распад, который этот кодекс претерпевает у какого-нибудь деятельного народа, свидетельствует — никаких осуждений! — в пользу того факта, что декорум является продуктом жизни праздного класса и ее показателем, в полной мере расцветающим лишь в условиях системы, построенной на положении в обществе.

Источник или, лучше сказать, происхождение хороших манер следует, конечно, искать в чем-то другом, нежели в сознательных усилиях со стороны благовоспитанных людей показать, что на приобретение этих манер было потрачено много времени. Конечная цель введения и разработки этих отправлений, когда они были новы, заключалась в их более высокой эффективности в смысле красоты и выразительности. Своим появлением и развитием церемониальный кодекс большей частью обязан желанию человека снискать к себе доверие или продемонстрировать проявление доброй воли. Как полагают социологи и антропологи, в поведении благовоспитанных лиц на любой более поздней стадии развития общества этот начальный мотив за редким исключением присутствует почти всегда. Хорошие манеры, говорят нам, — это отчасти развитие языка жестов, а отчасти символические и традиционные пережитки, представляющие собой былые проявления господства, личного услужения или личного контакта. В значительной мере они являются выражением отношений статуса — языком жестов, символически выражающим господство, с одной стороны, и подчиненность — с другой. Везде, где в настоящее время образ жизни, пользующийся поддержкой общества, наделен признаками хищнического склада ума, а вследствие этого — положения господства и подчиненности, там следование всяким щепетильным особенностям в поведении имеет крайне важное значение, а упорство, с которым традиционно блюдутся ранги и титулы, вплотную приближается к идеалу, установленному варварами квазимиролюбивой культуры кочевников. Хорошие примеры сохранения такого духовного настроя можно найти в некоторых из стран континентальной Европы. Что же касается уважения к хорошим манерам, то и в этом явлении, обладающем самостоятельной ценностью, европейские страны приближаются к архаичному идеалу.

Внешние приличия, будучи символами, составляя язык жестов, были сначала полезны исключительно для замещения символизируемых фактов и качеств, однако вскоре они претерпели превращение, и теперь сущность человеческого общения в результате происшедшего превращения остается обычно без внимания. Вскоре хорошие манеры стали, по общему представлению, иметь реальную значимость сами по себе. Они приобрели сакраментальный характер, в значительной мере не зависимый от тех сущностей, которые первоначально за ними угадывались. К отклонениям от кодекса внешних приличий все стали относиться с характерной неприязнью, а хорошее воспитание является в повседневном представлении не просто случайным признаком превосходства, а неотъемлемым свойством благопристойной души человеческой. Мало что вызывает у нас такое инстинктивное отвращение, как нарушение внешних приличий; и мы так далеко ушли в деле приписывания традиционному соблюдению этикетавнутренней значимости, что мало кто из нас способен отделить нарушение этикета от чувства существенного недостатка достоинства у нарушающего. Можно примириться с изменой вере, но с нарушением этикета — нельзя. «Манеры делают человека».