Читать онлайн «Кант». Страница 17

Сам Кант чувствует явную неспособность трансцендентального «схематизма» времени объяснить конкретное естественнонаучное знание. И потому он делает еще одну попытку детально охарактеризовать механизм приложения категорий к суждениям восприятия, указав на некоторые посредствующие звенья. Эта попытка исходит из убеждения о непререкаемом авторитете Ньютона.

Кант рассуждает так: люди не верят, что «природа», изучаемая наукой, есть продукт деятельности нашего сознания, ибо они не учитывают массовидного характера этой деятельности. Но «природа» продуцируется не индивидуальным, а всеобщим субъектом, действующим не произвольно, а по строгим законам неукоснительно функционирующих «схем». Своей продуктивной силой воображения субъект порождает так называемые основоположения чистого естествознания. Они априорны и возникают через взаимодействие категорий рассудка и «схем», будучи наиболее общими законами естествознания. «…Возможность опыта есть то, что дает объективную реальность всем нашим априорным знаниям», и эти законы, распространяемые на весь возможный научный опыт будущего, «объективны» в кантовском смысле.

Кант заявляет, что «действительно общие законы природы» им получены из априорного источника, строго определившего и их число, и конкретный характер каждого из них, но на деле они выведены им апостериорно, т. е. заимствованы из частных наук и из размышлений Лейбница и Ньютона над их содержанием. Этих наиболее общих законов природы, т. е. основоположений чистого естествознания, у Канта четыре, соответственно четырем группам категорий, и они последовательно именуются им так: аксиомы наглядного созерцания, антиципации (предварения) восприятия, аналогии опыта и постулаты эмпирического мышления вообще. Они нужны для предвидения некоторых общих характеристик опыта.

Аксиом наглядного созерцания, т. е. чувственной интуиции, Кант не формулирует. Он сообщает только общий их принцип, указывающий на то, что все то, что наблюдается, представляет собой экстенсивную величину, т. е. любое чувственное представление имеет количественную определенность. По сути дела тем самым сформулирован «принцип применения математики к опыту», т. е. дается обоснование возможности математической физики. Отсюда, по Канту, вытекает положение о делимости всех физических объектов. Но применение этого положения именно ко всем, т. е. к любым, объектам ведет к необоснованным спекуляциям и заблуждениям (недаром Кант в своих антиномиях чистого разума, возвращаясь к данному вопросу, заново строит специальное доказательство бесконечной делимости тел, хотя вместо этого было бы, кажется, достаточно сослаться на ее априорную самоочевидность).

Антиципации эмпирического восприятия относятся к «схематизированным» категориям качества. Они гласят, что все наблюдаемые в опыте образования — интенсивные величины, или, иначе, все ощущаемое обладает той или иной степенью своей качественности. Значит, в опыте не существует ни абсолютного ничто, ни пустоты, ни действия на расстоянии, ни невесомых материй.

Аналогии опыта учат тому, как эмпирически использовать рассудок для открытия категориальных связей. Они предупреждают его, что опыт возможен только через представление необходимой связи восприятий, и эта связь выражается в трех «аналогиях» — постоянности субстанции, всеобщности каузальных следований и одновременности взаимодействий внутри субстанции. В трактовке взаимодействия здесь Кант близок к вольфианскому отождествлению его с логическим взаимообусловливанием, что не помешало ему высказать глубокую мысль о том, что одновременность вне и помимо взаимодействия существовать не может. Из аналогий опыта, по Канту, вытекает невозможность возникновения из ничего, уничтожения материи и изменения общего количества движения в мире явлений, а также создания вечного двигателя. Здесь слышим голос не агностика, а ученого.

И наконец, постулаты эмпирического мышления вообще. Они распределяют модальности существования в соответствии с различными условиями опыта. Согласное с формальными, т. е. логическими, условиями опыта возможно, сопряженное с его материальными условиями, т. е. с наличием ощущений, действительно, а связанное с действительным через согласие с всеобщими категориальными условиями опыта необходимо. Из последнего тезиса Кант пытается вывести невозможность разрывов между причинами и следствиями и в этом смысле скачков.

Удалось ли Канту при помощи основоположений чистого рассудка наконец-то навести мосты между категориями и чувственным материалом опыта? Конечно, нет. Вопроса о нахождении правил, которые надежно предохраняли бы от произвола при применении категорий к суждениям восприятия, Кант, как мы знаем, тут не ставил. Свою задачу он свел к формулировке максимально общих трансцендентальных законов природы, выявляющих ее единство в опыте, а значит, в математическо-физическом познании. Крайняя степень обобщенности трансцендентальных основоположений означает, что они сообщают нам лишь о логической форме номологических суждений, об их предельно общей структуре. Но тем самым эти основоположения опять отдаляют нас от конкретно-определенных законов природы и даже еще более увеличивают разрыв между теоретическим знанием и материалом опыта; и еще более, чем прежде, непонятно, как же все-таки синтезируется тот или иной определенный теоретический объект с присущими ему законами и чем наполняются пустые формы этих законов.

Более трудным и коварным представляется Канту вопрос о коренных гносеологических заблуждениях. В приложении к трансцендентальной диалектике он рассматривает те заблуждения, которые могут иметь место в деятельности рассудка. Здесь идет речь об «амфиболии» (двусмысленности) рефлективных понятий.

Рефлективными понятиями Кант называет понятия, посредством которых осуществляется различение и сопоставление источников и факторов познания, в том числе категорий, друг с другом. Без этих понятий мы не могли бы сказать о категориях ничего. Это как бы категории второго порядка, и к числу их Кант относит тождество, различие, согласие (совместимость), противоречие и некоторые другие (впоследствии Гегель поместил их в своем учении о сущности в «Науке логики»). Ошибка двусмысленности их употребления состоит в «смешении объекта чистого рассудка с явлением» (11, т. 3, стр. 320), т. е. в спутывании собственно трансцендентальной деятельности рассудка с функционированием его в ткани эмпирических явлений. Рассуждение Канта об амфиболиях рассудка как бы предваряет учение об антиномиях разума, намечая как антиномическую характеристику возникающей ситуации, так и критику причин ее возникновения. Лейбниц интеллектуализировал явления, тогда как Локк пронизал чувственностью сам интеллект. По мнению Канта, только резкое разграничение между чувственностью и вещами в себе устраняет все такого рода ошибки и преодолевает амфиболию теоретического рассудка. Интересны рассуждения Канта о рефлективных понятиях «внешнее» и «внутреннее». Он отрицает наличие абсолютной противоположности между этими понятиями, но не подозревает, что, опровергая метафизическое взаимопротивопоставление «внутреннего» и «внешнего», он расшатывает свою же собственную установку на противоположность между вещами в себе и явлениями, ибо эти понятия не только пространственны.