Читать онлайн «23 тайны: то, что вам не расскажут про капитализм». Страница 57

Финансовый кризис 2008 года породил множество историй, показывающих, что казалось бы умнейшие люди не в полной мере осознавали, что они делают. Мы не говорим о знаменитых деятелях Голливуда, таких как Стивен Спилберг и Джон Малкович, или о легендарном бейсболисте, питчере Сэнди Коуфаксе, которые отнесли свои деньги мошеннику Берни Мэдоффу. В своем деле они — одни из лучших в мире, им необязательно разбираться в финансах. Мы говорим об опытных директорах фондов, руководителях банков (включая и крупнейшие банки в мире, такие как британский HSBC и испанский «Сантандер») и лучших учебных заведений мира (Нью-Йоркский университет и Бард-колледж), которые попались на удочку того же Мэдоффа.

И дело не только в том, что их одурачили мошенники вроде Мэдоффа или Алана Стэнфорда. Банкиры и прочие предполагаемые эксперты в финансовой сфере так и не смогли разобраться в происходящем, даже имея дело с законными финансовыми операциями. Один из них откровенно шокировал Алистера Дарлинга, канцлера казначейства (министра финансов Великобритании), заявив ему летом 2008 года, что «впредь мы будем одалживать деньги только тогда, когда будем понимать сопряженные с этим риски»{41}. Еще более поразительный пример: как сообщалось, всего за шесть месяцев до краха американской страховой компании AIG, получившей в кризис 2008 года финансовую поддержку от американского правительства, ее главный финансовый директор Джо Кассано сказал: «Нам трудно, если только не впасть в беспечность, даже представить себе хоть какой-то мало-мальски правдоподобный сценарий, по которому мы потеряем хотя бы доллар в операции [со свопами на дефолт по кредиту, или CDS]». Большинство из вас — особенно если вы американский налогоплательщик, расчищающий тот бардак, что оставил мистер Кассано, — вряд ли, наверное, сочтет это обещание остроумным, при том что AIG разорилась не из-за неудач в своем основном бизнесе, страховании, а из-за того, что обесценился ее портфель CDS в 441 миллиард долларов.

Когда лауреаты Нобелевской премии в области финансовой экономики, директора банков, высокопоставленные главы фондов, престижные колледжи и самые умные знаменитости продемонстрировали свое непонимание того, чем они занимаются, как можно соглашаться с экономическими теориями, основанными на предположении о рациональности человеческих поступков? Вывод в том, что мы просто не достаточно умны, чтобы позволить рынку действовать самостоятельно.

Что же из этого следует? Можно ли рассуждать о регулировании рынка, если нам не хватает сообразительности даже на то, чтобы оставить его в покое? Ответ — да. И даже более того. Очень часто регулирование требуется именно потому, что нам не хватает сообразительности. Сейчас я продемонстрирую, почему.

Герберт Саймон, обладатель Нобелевской премии по экономике 1978 года, возможно, был последним на земле человеком эпохи Возрождения. Он начинал как политолог, потом занялся изучением государственного управления, написав по этой теме классическую книгу: «Административное поведение». Набросав попутно пару работ по физике, он взялся изучать организационное поведение, деловое администрирование, экономику, когнитивную психологию и проблемы искусственного интеллекта. Если кто и понимал, как люди мыслят и как они организуются, то это был Саймон.

Саймон утверждал, что наша рациональность «избирательна». Он не верил, что мы полностью иррациональны, хотя сам он и многие другие экономисты бихевиористской школы (а также многие когнитивные психологи) убедительно показали, насколько наше поведение иррационально{42}. По Саймону, мы пытаемся быть рациональными, но наши возможности для этого недостаточны. Мир слишком сложен, убеждал Саймон, чтобы наш ограниченный интеллект мог в полной мере его понять. Это означает, что очень часто главная проблема, с который мы сталкиваемся, стремясь принять правильное решение, заключена не в недостатке информации, но в недостаточных возможностях для обработки этой информации — мысль, которую удачно иллюстрирует тот факт, что наступление всеми восхваляемой компьютерной эры не улучшило качества принимаемых нами решений, если судить по хаосу, в котором мы сегодня находимся.

Мир полон неопределенностей. Неопределенность не только в том, что мы не знаем точно, что произойдет в будущем. Для некоторых явлений мы способны более или менее верно просчитать вероятность всех возможных последствий, даже если не сумеем предсказать точный результат, — экономисты называют это риском. Наша способность просчитать риск, присутствующий во многих аспектах человеческой жизни — вероятность смерти, болезни, пожара, травмы, неурожая и так далее, — лежит в основании индустрии страхования. Но в отношении многих других аспектов мы не знаем даже обо всех возможных исходах, не говоря уже об их сравнительной вероятности, как отмечали в начале XX века, наряду с некоторыми другими, проницательный американский экономист Фрэнк Найт и великий английский экономист Джон Мейнард Кейнс. Найт и Кейнс утверждали, что при подобной неопределенности рациональное поведение, лежащее в основе большинства современных экономик, невозможно.

Лучшее объяснение понятия неопределенности — или, иными словами, сложного устройства мира, — дано, как ни удивительно, Дональдом Рамсфельдом, министром обороны в первое правление Джорджа Буша-младшего. В 2002 году на встрече с журналистами, посвященной ситуации в Афганистане, Рамсфельд высказал следующее: «Существуют известные неизвестные. Это — вещи, о которых мы знаем, что мы их не знаем. Но еще существуют неизвестные неизвестные. Это — вещи, о которых мы не знаем, что мы их не знаем». Не думаю, что организация «Кампания за простой английский», которая в 2003 году присудила этому высказыванию премию за косноязычие «Нога во рту», вполне осознавала его значимость для нашего понимания человеческой рациональности.

Что же мы делаем, если мир так сложен, а наша способность понять его — так ограничена? Ответ Саймона заключается в том, что мы намеренно ограничиваем нашу свободу выбора, чтобы сократить диапазон и сложность проблем, с которыми нам приходится иметь дело.

Фраза отдает эзотерикой, но если вдуматься, то именно так мы все время и поступаем. Большинство из нас создает жизненные шаблоны, чтобы не требовалось слишком часто принимать слишком много решений. Оптимальное количество сна и оптимальное меню завтрака меняются каждый день, в зависимости от нашего физического состояния и ожидающих нас задач. Но все равно большинство из нас ложится спать и просыпается в одно и то же время и ест на завтрак одно и то же, по крайней мере в рабочие дни.