Читать онлайн «Азеф». Страница 83

Бурцев умел найти общий язык со всеми. Но симпатии его, конечно же, всецело были на стороне революции, на стороне освободительного движения. А поскольку борьба продолжалась и агенты-«провокаторы», несколько лет назад внедренные полицией в революционные организации, продолжали работать, историк начал постепенно превращаться в добровольного контрразведчика, или, как говорили, в Шерлока Холмса русской революции.

В мае 1906 года в редакцию «Былого» явился некий молодой человек и попросил разрешения поговорить с Бурцевым наедине.

Новый знакомец с порога заявил, что по убеждениям он — эсер, а служит чиновником особых поручений при охранном отделении и хочет быть полезным освободительному движению.

Молодой человек назвался Михайловским. Лишь месяцы спустя Бурцев узнал его настоящее имя — Михаил Ефимович Бакай.

Еще один многократный перебежчик, которыми богата была эпоха. По образованию — фельдшер. Начинал как социал-демократ. Завербован в 1900 году Зубатовым. Выдал социал-демократическую типографию. С 1902-го — штатный сотрудник охранки. И вот он снова переходит на сторону революции. Переходит как будто искренне и бескорыстно. Хотя биография у него такая, что в искренность и бескорыстие его можно было и не поверить. После разоблачения Азефа полицейские власти собирались предать гласности материалы о прежних «делишках» Бакая — «об освобождении арестованных за деньги» и т. п. Все может быть. Человек — существо сложное.

В течение нескольких месяцев Михайловский (Бакай) передавал Бурцеву закрытую служебную информацию. Владимир Львович проверял ее по источникам в революционных кругах. Информация подтверждалась. О петербургских делах Бакай знал немного и понаслышке — сам он служил в Варшаве.

Но и оттуда можно было узнать кое-что очень важное.

Бакай знал, и не от кого-нибудь, а от начальника филёрской службы Евстратия Медникова, что в ПСР есть серьезный провокатор, бывающий на съездах. Псевдоним его — Раскин. Между прочим, в 1904 году он был в Варшаве.

Понятно, что информация Бурцева очень заинтересовала.

Естественно, Бурцев знал в лицо руководителей революционных партий. Знал и Азефа. А с Любовью Григорьевной был даже знаком.

Тем более был он поражен, когда летом 1906 года, в то время, когда среди эсеров начались аресты, он увидел супругов Азеф, невозмутимо проезжающих по столице в открытой извозчичьей пролетке.

На такого рода грубые «нарушения конспирации» со стороны Азефа обращали внимание и другие. Вот, например, наблюдения Марии Селюк (относящиеся еще к 1904 году):

«Я была глубоко убеждена, что он может быть неизвестным правительству… Я знала, что он пишет своим детям письма со штемпелем „Санкт-Петербург“ и подписывается „votre papa“, переписывается с женой, хотя на какой-то почтамт, но она сама ходит за письмами и т. п. Правительству выгодно иметь его, по нем выслеживать и отправлять выслеженных на виселицу. Его работа в боевой организации — безумие. Таково было мое глубокое убеждение. Одного только я не допускала никогда — что он провокатор»[237].

Тем, с кем он непосредственно имел дело, Азеф умел, видимо, правдоподобно объяснять свою «неосторожность», но посторонним она бросалась в глаза. Бурцев истолковал ее примерно так же, как Селюк. Он решил, что «Азефа не арестовывают по всей вероятности потому, что полиции невыгодно его арестовывать — напр., потому что около него есть сыщик-провокатор, который получает через него нужные сведения»[238].

Какой провокатор? Вероятно, тот самый, о котором говорил Бакай. Раскин. Теперь Бурцев знал, где искать его — в окружении Азефа.

Бурцев перебирал имена, сопоставлял обстоятельства — пасьянс не складывался. И постепенно, с каждым месяцем все отчетливее, в его сознании выкристаллизовывалась мысль, которая поначалу казалась неправдоподобной.

Глава БО, заслуженный революционер, организатор убийств Плеве и Сергея Александровича — Раскин? Он?

Пока что Бурцев ни с кем этими подозрениями не делился.

В декабре Бакай вышел в отставку и переехал в Петербург.

А 31 мая 1907 года он был арестован, несколько месяцев провел в крепости без суда (об открытом суде в таких случаях не могло идти и речи), а затем сослан в Сибирь.

Между тем обе возникшие в 1906 году боевые группы продолжали действовать.

Отряд Зильберберга теперь возглавил Никитенко. В Финляндии он подробно отчитался перед Азефом о своей деятельности. Он просил прежнего вождя взять командование на себя. Азеф отказался: сказал, что не может нести ответственность за группу, участники которой не им лично отобраны. (Ядро отряда составляли люди из прежней, азефовской БО, но к ним присоединились еще человек двадцать.)

Разговор с Никитенко был для Азефа очень важен. Дело в том, что еще в январе Герасимов получил неопределенные известия о том, что на царя готовится покушение. Он попросил Азефа срочно вернуться в Россию. Собственно, его и так звали дела «по ту сторону баррикад»: партийный съезд, встреча с Гершуни…

Азеф убедился, что именно Центральный боевой отряд (а не, скажем, Карл и его люди) готовит покушение на царя. Кроме того, у группы Никитенко были другие цели (великий князь Николай Николаевич, приобретший большое влияние, ну, и, разумеется, Столыпин), но на цареубийстве было сосредоточено главное внимание.

Азеф сообщил Герасимову имена и приметы новых руководителей Центрального боевого отряда. Теперь перед главой петербургской охранки вставала сложная дилемма: действовать по старинному сценарию, то есть сразу всех арестовать, или по собственной методике — дать делу вызреть. Покушение на царя — дело слишком серьезное, чтобы рисковать…

Неожиданно Герасимов получил новую информацию, на сей раз уже не от Азефа, а от дворцового коменданта В. А. Дедюлина.

Оказалось, что террористы через Владимира Наумова, сына начальника почтово-телеграфной конторы в Царском Селе, с конца декабря 1906 года пытались завербовать одного из казаков дворцовой охраны, Ратимова. Началось все с того, что Наумов давал казаку нелегальную литературу. Ратимов с самого начала ставил в известность свое начальство и по его приказу продолжал общение с Наумовым, выдавая себя за «сочувствующего». Наконец Наумов свел его с террористами.

Эти встречи, по крайней мере с середины февраля, происходили под наблюдением агентов Герасимова. Террористы интересовались точным планом дворца, спрашивали, может ли конвойный проникнуть в царский кабинет, можно ли заложить мину в помещении под кабинетом, знают ли конвойных в лицо, может ли в парке во время царской прогулки появиться постороннее лицо (скажем, молочница), наконец, убеждали казака взять покушение на себя (он уклонился от ответа). Спрашивали и про Николая Николаевича, и про Столыпина. (Ратимов обещал оповещать своих новых друзей о приездах великого князя и премьера в Царское. Две телеграммы он успел послать, и они фигурировали на суде как вещественные доказательства.)