Читать онлайн «Самый кайф (сборник)». Страница 80

В альбоме было занято где-то с двадцать человек. Как честный человек я должен назвать героев: Лысый Коля, Жак, Корзинин, Дюша, Али, Аверина, Болотников и его друг Рядков, Торопила один раз пел в хоре…

«Все познается в сравнении!» Горькое-сладкое, высокое-низкое, бессмертие-смерть, инь-ян: единство и борьба противоположностей. Единство и борьба этой книги состоит в том, что я должен, с одной стороны, потешать публику историями про артистов – публика может и не купить программное сочинение без диалогов; с другой стороны, мне хочется говорить о том, о чем хочется говорить. Но прежде чем опять перейти к своим хотениям, я процитирую предложение из работы Карла Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи-Наполеона»: «Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых».

Именно так! Мы живем в этом традиционном кошмаре повторяющихся смертей. Наши конкретные предки все умерли, наши ближайшие прожили в лучшем случае шестьдесят-восемьдесят. Много моих друзей-однолеток померло…

По большому счету, человека ничего, кроме смерти, не интересует. Именно из-за страха смерти мы читаем детективы и триллеры, смотрим новости, в которых рушатся здания, падают самолеты и стреляют во все стороны… Не интересуемся же мы родами!

Все религии в первую очередь отвечают на вопрос – куда мы денемся после смерти? Рай, ад, Стикс и то, что за Стиксом, реинкарнация, светлое будущее для наших детей как атеистическая форма бессмертия.

Человек не может смириться с таким сценарием, по которому он просто распадется на атомы. Он хочет жить вечно! Но с другой стороны, это самое хотение удивительным образом соединяется с хотением жить постыдно мало – как жили все, как жили предки, как живут-умирают вокруг люди. Эта программа вкладываетсяв нас с детства – ведь сперва мы не знаем, что смертны; узнаем, начинаем примеривать на себя жизнь-смерть, носим после программу самоуничтожения в себе и… умираем. (Войны и болезни я пока не рассматриваю.)

Встретишь, бывает, приятеля юных лет, и он начинает приставать:

– А помнишь, друг… В таком-то лохматом году мы с тобой, и с ним…

– Да помню, старик, помню. Сейчас-то что? Какие планы на завтра?

Друг же не слышит и токует дальше:

– Помнишь? Помнишь? В кайф было когда-то тогда-то…

И тогда понимаешь – человек еще живет, но голова повернута у него на 180 градусов. Можно же смотреть или вперед, или назад. Если смотришь назад, то не видишь будущего, если не видишь будущего, то уже включена программа на самоликвидацию; карачун, одним словом, не за горами.

Сколько же может прожить человек, если не запрограммировал сам себя на скорую смерть? Адам жил без смертельной программы лет восемьсот, а Ной – шестьсот, кажется. Проверяю себя и заглядываю в Ветхий Завет: Адам – 930, Ной – 960! В Новом же Завете, во Втором послании к Коринфянам, черным по белому заявлено: «Ибо знаем, что, когда наш земной дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный… Ибо мы, находясь в этой хижине, воздыхаем под бременем, потому что не хотим совлечься, но облечься, чтобы смертное поглощено было жизнью…»

Смертельное манит! Возможно, вера в рай и ад где-то и есть спасение для слабых, живущих по смертельной программе, боящихся смерти и тянущихся к ней, манящей!

«Чтобы смертельное поглощено было жизнью» – вот рок-н-ролл космоса, его мерси-бит, хард-рок и панк одновременно.

Пьянки же и гулянки, разговоры за полночь и прочая дребедень – от страха смерти, от животного коллективизма; и рок-музыка от страха смерти, от самого сильного ее проявления – на сцене играют вместе одни и те же аккорды в одном и том же ритме, и толпа зала-стадиона качается в одном и том же ритме под одни и те же аккорды. Поэтому и культивируют рок-покойников. Поэтому рок-музыканты многие померли молодыми. Настоящий рок-н-ролл, свободный от смерти, еще впереди…

Предыдущая импровизация-проигрыш как бы идеалистична. Но и в материальном мире науки происходит всякое – уже можно сделать копию тела (клонирование), уже найден ген старения; да и сама медицина (я не про колдунов и руконакладывателей) чем занимается, стараясь лечить болезни? Она хочет сделать человека от них неуязвимым и бесконечно продлить жизнь…

Хватит про науку и религию. Я не ученый и не священнослужитель. Я тот, кем меня сделала судьба; и в ней, судьбе, настала осень, снова появился Никиток, Зольцман, с частично очищенными мозгами. И мы, то есть еще Коля Иванович, Жак и я, опять забрались на чердак «АнТропа», где и попытались дразнить время жизни.

В романе «Кайф» называются некоторые наши знаковые песни начала семидесятых. Теперь мы их записывали. Теперь нам было лет в два раза больше. Теперь мы делали то, о чем я нигде не читал! Нашли вон записи голоса Джона, и старые битлы тут же сыграли под голос умершего… Но чтобы через двадцать пять лет делалась первая запись песен, под которые кричали, визжали, вопили, восклицали восторженно, плакали-рыдали, двигали ногами и телами, боготворили и сексуально потели девицы, в бой готовы были идти юноши-студенты всех высших и низших учебных заведений Ленинграда! Такого в мировой истории рок-н-ролла покуда не случалось. И только поэтому наша работа может считаться уникальной.

– Альбом назовем «Классика», – сказал я друзьям, спел голосовые партии и уехал в Париж бебиситтерствовать, а парни продолжили долбиться на студии и додолбили запись.

Зима и пурга. И Жак на «рено». И баба-дура въехала в лоб…

Главное – все живы. За каждый альбом по мятой тачке – это нормально; это по-нашему, по-мелкобуржуазному.

Мой же «мерседес» спал зимой в гараже, но настала весна девяносто седьмого и пришла пора кататься. Воскресным первоапрельским утром возникает Торопила. Как всегда, бодр и несокрушим.

– Не пойти ли нам, Андрей Владимирович… то есть бог, в баню? Купим пару литров лимонаду. И – вообще!

– Так и сделаем, – соглашается божество. – Только мне надо встретить одного москвича на три слова.

Баня находится метрах в трехстах от моего дома на Московском проспекте, только Обводный переехать, и в нее мы в итоге попадаем. Но сперва встречаем московского приятеля. После встречаем местного. Затем выясняется про женщину в Зеленогорске, которая записывала Майка Науменко когда-то. Я везу всех на «мерседесе» в Зеленогорск. Торопила оставил свою тачку-гнилушку возле моей парадной и теперь дует пиво из горлышка. Мы проезжаем шестьдесят километров вдоль железной дороги и оказываемся в Зеленогорске-Териоки. Подъезжаем к дому и видим женщину, выходящую из парадной.

– Вот она! – кричит Торопила. – Я как божество сигналами космоса вызвал ее!