Читать онлайн «Ленинградский университет в 20-х годах». Страница 7

Он гениален, но жутко необразован, даже в своей маленькой аналитической теории чисел. Я, например, однажды доказала небольшую теоремку и, робея и краснея, пришла к нему рассказать о ней. «А что? Хорошо!» — сказал он мне. Я нянчилась со своей теоремкой недели две, после чего нашла ее, тщательно сформулированную, в книге Успенского (стандартный учебник по теории чисел).

Дипломную свою работу я писала формально под руководством И.М. Виноградова, но он ни разу ее не просмотрел и не обнаружил в ней ошибку (не криминальную!), которую я нашла самостоятельно год спустя.

И все-таки, я рада, что о ним соприкоснулась. Ощущение гениальности — тоже кое-чего стоит.

Особое положение на факультете занимал Андрей Митрофанович Журавский. Вот уж кто из «белогвардейской профессуры» был самым «белогвардейским». Он и не скрывал своего отношения к происходящему. Все, что его окружало, было как бы скверным сном. Даже НЭП. Его он презирал вместе со всем окружающим. То, что мы, молодые, воспринимали, как подъем, было для него как бы «началом спуска».

На взгляд он был кристаллически-неприступен. Один взгляд полузакрытых глаз был символом недоступности. Читал лекции он по теории вероятностей и математической статистике, возвышаясь над ними (и над нами), как необозримая скала. А мы, любившие его лекции, лежали на райке[4] у его ног. Он вряд ли даже замечал, что мы там лежали и записывали. Высокий, горбоносый, этаким кумиром стоял он над нами. Любопытно, что именно теория вероятностей и математическая статистика стали в дальнейшем моей специальностью. Уходил он из аудитории, ничем непоколебленный, не потеряв ни грамма из своей особенности, такой, каким приходил, таким и уходил.

Одет он был всегда безукоризненно. Одно и то же (на моей памяти) светло-бежевое пальто, на шее — свежайшее кашне, из-под расстегнутого пальто видно рубашку — всегда другую, но в тон. В руке — кусок мела, обернутый бумагой (он словно отгораживался этой бумагой от всего окружающего)… «Только бы не запачкаться!» — говорила вся его повадка.

Мы, студенты, смотрели на него с каким-то полупрезрительным восхищением. Он, один из первых, начав свой курс с «теория матриц», вел изложение почти в современном духе, на матричном языке. Не все мы понимали, но главное было понятно.

Хорошо помню, как, лежа «на райке», я наблюдала невдалеке от себя его ноги в безукоризненно начищенных ботинках (это мы-то, давно привыкшие носить обувь до «последнего издыхания», с овальными заплатками на подошвах, с кое-как прикрепленными дырками для шнурков!), а над ними — брюки, уходившие под пальто, куда-то в бесконечность. На его лице всегда была печать презрения к нам, лежавшим на «райке».[5] Он восходил на этот «раек» очень осторожно, как бы брезгая наступить хоть на одну из наших тетрадей. Читая лекции, он почти не раскрывал глаз — так было ему противно все окружающее…

На меня он поглядывал как-то без особого отвращения. Помню, как он однажды даже… поздоровался со мной за руку. А я этим хвасталась: «Братцы, мне сегодня Андрей Митрофанович руку пожал»… «Да что вы?» (между нами не было столь обычного сегодня «ты», мы разговаривали друг с другом на «вы», делая исключение только для самых близких друзей).

Интересно, как он все-таки противился самой идее «отъезда». Его приглашали в разные Университеты — он всегда это отвергал. Может быть, презирал их, как и нас, грешных?

И все-таки этот человек сыграл особую роль в моей жизни. Он меня познакомил с моим будущим мужем — потом генералом, а тогда — «трехшпальником», Димитрием Александровичем Вентцелем. Именно «Димитрием», а не «Дмитрием» (букву «и» они берегли, как особое отличие, нечто вроде ударения «Иванов» в фамилии «Иванов»). Так написано и на его могильной плите: «Димитрий Александрович Вентцель». Умер он более полувека назад, а я до сих пор терплю придирки по поводу моей фамилии. Урожденная я Долгинцева, а меня, вроде в пику моему стремлению к евреям (самые лучшие мои друзья были как раз представители этой национальности!) считают за «Вентцель» по рождению…

Андрей Митрофанович Журавский сошелся со мной поближе уже после того, как я окончила Университет. Даже как будто полушуточно за мной ухаживал. В стране была еще пышная безработица. Очереди к Бирже Труда стояли тогда нескончаемые. А у меня хоть и было какое-то скромное занятие (преподавателя математики в Техникуме), я страстно хотела оттуда вырваться. Очень уж меня допекали мои ученики — продавцы газет и журналов. И вдруг — Андрей Митрофанович предлагает мне сказочное место! Место вычислителя в Военной Академии. Я тогда просто обмерла. Он сказал мне: «А вашим начальником будет по-прежнему полковник (не знаю, как он теперь называется) некто Димитрий Александрович Вентцель, Не Дмитрий, а Димитрий. Только смотрите, не увлекитесь!» Почти теми же словами он предупредил его: «Посылаю вам девочку, только что кончившую Университет. Девочка ничего, способная. Только смотрите, не увлекитесь!»

Так мы познакомились с моим будущим мужем. А уже спустя 3–4 месяца мы «увлеклись» настолько, что поженились. Димитрий Александрович позвонил Журавскому и попросил у него разрешения зайти к нему с женой. «Отчего нет?» — спросил Журавский.

С каким выражением лица встретил нас Андрей Митрофанович — это читатель может себе представить. А всю мою дальнейшую жизнь с Димитрием Александровичем я когда-нибудь опишу отдельно, если, конечно, хватит времени.

Вероятно, Елена Сергеевна имеет в виду, что стала доктором технических наук.

http://www.libedu.ru/l_d/hutte/_spravochnik_inzhenera__tom_2.html

Дюбуа-Реймон (Du Bois-Reymond 1831–1889).

Раек — судя по контексту, имеется в виду возвышение у доски, подиум, как теперь говорят.

Аудитория была переполнена — поэтому и слушали лекцию полулежа на подиуме.