Читать онлайн «Зинин». Страница 2

Мальчик задумался, директор взглянул на учителя латинского языка, но он спокойно ждал ответа, улыбаясь ученику. И действительно, тот твердо ответил:

— Здравствуй, дед с птичьим носом…

Кроме этого каламбура, губернатор из латыни ничего не помнил. Одобрительно кивнув головой экзаменуемому, он предложил ему, переходя на французский, рассказать свою биографию.

Оказалось, что и французским Зинин владеет свободно, что, впрочем, не слишком было удивительным в Саратове, переполненном после нашествия Наполеона французскими пленными. Многие не скоро возвращались на родину. Военный инженер, знаменитый впоследствии математик Понселэ, раненный в бою под Красным и приведенный пленным в Саратов, здесь написал семь тетрадей одного из лучших своих сочинений по аналитической геометрии. Некоторые пленники предпочли остаться в России. Они жили здесь совершенно свободно, занимались чем хотели, невольно обучая население своему языку.

Зинин рассказал, что родился 13 августа 1812 года в столице Карабахского ханства, Шуше, за Кавказом, на границе с Персией.

Его отец выполнял здесь какое-то поручение русской дипломатии, связанное, очевидно, с переговорами о присоединении Карабаха к России. Ранее он служил в русском консульстве в Рагузе, столице Дубровникской республики. Республика была уничтожена Наполеоном. Русское посольство возвратилось на родину, отец же мальчика получил новое назначение в столицу Карабахского ханства, где и умер вскоре после рождения сына и смерти жены

Ребенок остался на руках взрослых сестер. Столь частые в этих краях эпидемии не пощадили сирот: сестры умерли, но мальчик, к удивлению соседок, выздоровел. Соседки, как большая часть женщин в городе, ткали ковры, сбывая их армянским купцам. Купцы развозили товар по всей России. Караван, направлявшийся в Нижний Новгород на ярмарку, забрал с собой мальчика и доставил его к дяде в Саратов.

И вот теперь этот мальчик, говоривший по-французски, заставил притихший зал слушать себя. Он знал историю и географию лучше экзаменаторов. Отвечая на вопросы, он рассказал им о Карабахском ханстве, о Рагузе, о славянской Дубровникокой республике, или просто Дубровнике.

Историю возвышения, величия и падения Дубровника он рассказывал уже по-русски, на что увлеченные грустной детской повестью слушатели уже не обращали внимания. В заключение рассказчик напомнил, что по решению Венского Конгресса, делившего после Наполеона Европу, столица Дубровника отошла к Австрии и республика перестала существовать.

Из всего рассказанного Зинин твердо знал только то, когда и где он родился. Все остальное сложилось у него постепенно из смутных воспоминаний, чужих рассказов и собственных догадок, из журнальных статей о текущих событиях и календарных сводок за прошедший год. Но пока он рассказывал, в его воображении то и дело, мгновениями, возникали нестройные видения, бог знает с чем и как связанные: чьи-то большие руки твердо держат в его маленьких пальцах белую тонкую свечу с желтым, огоньком вверху и останавливают его другую руку, когда она тянется к огню; толстая белая шерстяная кошма на глиняном полу и такая же глиняная стена перед глазами; длинный караван верблюдов, обвешанных тюками, и холщовая палатка на одном из них, как в сказках Шехерезады: из палатки протягиваются руки в перстнях и браслетах, берут его из других рук и вносят в палатку; и вдруг Волга, огромная, сверкающая на солнце; барка, похожая на корабль с парусами, и, наконец, город на берегу под горою, колокольный монастырский звон и купола церквей с золотыми крестами.

То одно, то другое мелькало в уме, но слова шли мимо смутных воспоминаний, и только голос моментами терял свою звонкость, становился глухим, и чуткое ухо услышало бы тогда в нем горечь слез.

Удовлетворенный губернатор еще раз похвалил ученика и отпустил, директор вызвал нового гимназиста к столу, а Зинин скрылся в синих рядах товарищей, взволнованный и смущенный видениями прошлого.

Пока он пробирался к своему месту у окна, несколько раз его останавливали. Один опрашивал: «Слушай, Наполеон жив или нет?»; другой просил: «Переведи начало!» — и протягивал «Записки Цезаря о Галльской войне»; третий с тетрадкой в руке бился над уравнением с двумя неизвестными и умолял: «Помоги, ничего не понимаю!»

Зинин останавливался, отвечал шепотом, показывал, помогал — к этому давно уже все привыкли.

Его не надо было и просить — он сам требовал у ненадежных товарищей на просмотр тетради и, указав ошибку, не отпускал приятеля, пока тот не исправлял неточность на его глазах.

Смущенный лентяй второпях хватался за первое попавшееся перо, брошенное кем-нибудь за негодностью. Зинин отодвигал в сторону тетрадь и вынимал перочинный ножичек:

— Очини перо сначала, дурья твоя голова, — не видишь, что берешь! Намажешь — переписывать придется.

И, не дождавшись товарища, он сам принимался за дело. Гусиные перья требовали хлопот и ловких рук. Ножичек Зинина был всегда остро отточен. Никто в классе не умел так срезать, так точно, без излишка расщепить кончик пера, как хозяин ножа. И так же, как все в классе показывали ему свои тетради с переводами, с сочинениями, с задачами, несли они ему новые перья с просьбой:

— Ну-ка, расщепи, Николай Николаевич, у меня не выходит!

Вероятно потому, что Зинин с такой охотой и простотою делился с товарищами всем тем, что знал и умел, превосходству его никто не завидовал. Оно казалось в нем таким же естественным, как черная голова, смуглые щеки, высокий тонкий голос, похожий на женский.

Обращение к нему, как к взрослому — «Николай Николаевич», — звучало обычным школьным прозвищем, схватившим его человеческую особенность. И тени почтительности здесь не было.

Первенства его в классе никто не оспаривал, он сам рвался к состязаниям. Михаил Иванович Лавров, сверстник Зинина и далекий его родственник, учившийся в духовном училище, до конца жизни не мог забыть о диспутах, происходивших между гимназистами и учениками духовного училища. Состязались в латыни, в математике, в философии, риторике и нравоучении, в законах права народного и права естественного. Сходились чаще всего в духовном училище. Гимназисты выдвигали своего Николая Николаевича, будущие семинаристы выставляли против то одного, то другого. Ценителей диспутов бывало немного, человек восемь-десять с обеих сторон, но страсти разгорались так, словно их было по восемьдесят-сто человек с каждой стороны.

Победителем неизменно выходил Николай Николаевич.

— Вот смотрите, — кричал он, когда противник умолкал и победа оставалась за ним, Зининым, — он знает больше всех вас, а я знаю больше его!