Читать онлайн «Почетный академик Сталин и академик Марр». Страница 73

Брошюра Сердюченко «Академик Н.Я. Марр основатель материалистического языкознания» была сдана в печать 13 января 1950 года. В брошюре вяло пересказывались основные положения «материалистического учения о языке» вне ясной связи не только с лингвистикой, но и с марксизмом. Как ни ничтожно содержание брошюры, на двух моментах мы все же задержимся. Сердюченко назвал только одну фамилию из числа противников марризма – действительного члена Академии наук Грузинской ССР «профессора А.С. Чикобаву, который, наряду с другими учеными, объявляют все учение Марра механистическим и фактически противопоставляют ему, как якобы более приемлемые, реакционно-идеалистические построения различных зарубежных языковедов» {302} . Сердюченко и представить себе не мог, что через несколько месяцев Чикобава станет известен огромному числу граждан СССР как герой – разоблачитель механициста и вульгаризатора марксизма, но уже академика Марра. Другой момент, который стоит того, чтобы на него обратили внимание, интересен тем, что брошюра Сердюченко, изданная пятнадцатитысячным тиражом «для учителей», была предназначена не столько для того, чтобы служить пособием по лингвистической теории, сколько должна была сигнализировать о смысле и направленности затеянной кампании. Во введении, процитировав доклад В.М. Молотова, приуроченный к 31-й годовщине Октябрьской революции, в котором упоминалась дискуссия по вопросам генетики и биологии, Сердюченко написал: «Слова товарища Молотова о дискуссии по вопросам биологии советские ученые-языковеды рассматривают как руководящее указание, обращенное непосредственно и к ним, к их работе. Вскрытая в области биологии борьба между двумя направлениями – прогрессивным, материалистическим, и реакционным, идеалистическим, – несомненно, существует и в науке о языке».

Накануне 1950 года вряд ли у кого оставались сомнения в том, что эта языковедческая кампания приведет примерно к таким же последствиям, к каким привели подобные «дискуссии», прокатившиеся в биологии, философии, физике и других науках. Некоторые из наиболее ретивых «марристов», а точнее, чиновников при науке (те же Сердюченко, Филин, Дмитриев), спешили занять наиболее жесткую позицию, сулившую большие перспективы. И вдруг все изменилось буквально в одночасье, и изменилось по воле вождя. Никакого совещания языковедов в Агитпропе ЦК так и не состоялось. На докладной записке нет никаких резолюций Суслова, но зато есть помета «Архив. Гаврилов. 4.1.50 г.» и справа роспись «А.К(отова)», которая подтверждает то, что документ в первых числах января действительно попал в архив. По этой дате можно судить о том, когда Сталин, а с ним и советская власть решительно развернулись в антимарровскую сторону – в первых числах января 1950 года.

В современном архиве Сталина (в доступной ее части) нет ни одного документа, проливающего свет на это обстоятельство. Сейчас там находится шестнадцать архивных дел, так или иначе связанных с дискуссией. Их документы охватывают период с конца декабря 1949 года по июнь 1952 года. Но основные события, ознаменовавшие собой столь решительный поворот, нашли отражение всего лишь в шести-семи делах, а сами события происходили в течение первой половины 1950 года. Остальные архивные материалы – это поздние отклики на «эпохальные» труды вождя и перепечатки его статей в различных советских и зарубежных изданиях.

Документы архива Сталина как бы предлагают современному исследователю поверить в то, что первый толчок дал, и к тому же по личной инициативе, секретарь ЦК КП(б) Грузии К. Чарквиани, который направил на имя Сталина горестную записку о тяжелом положении в советском языкознании. Для убедительности Чарквиани приложил к записке копии работ уже упоминавшегося грузинского языковеда А. Чикобавы: «Стадиальная классификация языков академика Марра», «Турецкая лингвистическая теория “гюнеш дил” в связи с проблемой историзма в современной лингвистике» и фрагмент его же книги «Проблемы языка, как предмета лингвистики, в свете основных задач советского языковедения». Записка датирована 27 декабря 1949 года, хотя первая работа Чикобавы была написана более чем за полгода до этого (в записке указана дата – 21 апреля 1949 года) и явно с самого начала предназначалась для самого вождя {303} . Возникает вопрос: почему не профессиональный лингвист, а партийный функционер, к тому же не из центрального аппарата, а из республики Грузия, ставит в общегосударственном плане вопрос о неблагополучии в советской лингвистике в целом? Ссылается при этом на мнение и работы профессора Чикобавы, который с 30-х годов выступал с критикой марризма, но не был самой видной фигурой ни в научном мире вообще, ни в области лингвистики в частности? Почему, наконец, именно Чикобаву Сталин в дальнейшем использует в качестве передовой «ударной» силы против «нового учения о языке». В это время в СССР работали гораздо более именитые специалисты, и явно и тайно настроенные резко отрицательно по отношению к яфетической теории. Конечно, можно вполне здраво предположить, что Сталин сознательно использовал для посмертного развенчания грузина Марра его же земляков – Чарквиани и Чикобаву. Так он поступал почти всегда, когда ему надо было провести массовые репрессии, чистки, крутые «социалистические» преобразования или иные карательные операции. Как правило, у него для каждой республики был подготовлен свой, «национальный» исполнитель. Например, для Азербайджана – Багиров, для Грузии – Берия, для Армении – Микоян, для многонациональной Украины – Косиор, Каганович, Хрущев… В Средней Азии были свои люди «коренной» национальности. Если репрессии носили особо массовый или остро политический характер, большую часть ответственности Сталин брал на себя, одновременно возлагая ее на особо доверенных лиц: Ягоду, Ежова, Молотова, Кагановича, Ворошилова, Берию. Однако ответ на подлинные причины использования грузина Чикобавы в деле развенчания грузина Марра я нашел в сталинской библиотеке и среди свидетельств участников событий.

В сохранившейся части библиотеки Сталина довольно много книг с дарственными надписями вождю и от него, но почти нет надписей третьих лиц, адресованных другим людям. Когда они все же встречаются, то это главным образом ближайшие родственники Сталина (дочь дарит книгу брату, тетка – племяннице и т. д.). Поэтому удивляет книга, обнаруженная мной в библиотеке Сталина, уже упоминавшегося профессора Чикобавы «Древнейшая структура именных основ в картвельских языках» (Тбилиси, 1942) с дарственной надписью от автора… Л.П. Берии. По-русски на первом чистом листе аккуратно чернилами написано: «Глубокоуважаемому Лаврентию Павловичу Берия – одна из работ, выполненная в реорганизованном Вами Институте языка. С благодарностью от автора. 16.IV.1942» {304} . Почему, когда и как эта книга попала в библиотеку Сталина? Очень специальный труд объемом почти 350 страниц напечатан на грузинском, но снабжен предисловием и аннотацией на русском и английском языках. Как я уже писал, Сталин до конца своих дней говорил, читал и писал на родном языке {305} . Но на книге нет помет и явных следов интереса Берии или вождя к ее содержанию. И все же подарок это не просто формальный жест автора в сторону всесильного земляка Берии. О какой реорганизации и о каком Институте языка пишет «благодарный» Чикобава? За что он его благодарит? Похоже, речь идет о Тбилисском институте языка и литературы им. Н.Я. Марра. Но сам Чикобава числился профессором Тбилисского университета им. И.В. Сталина. А какое отношение к языкознанию имел Берия? В научной литературе я не нашел пояснений на сей счет. Получается, что ученый-лингвист из Грузии А. Чикобава, избранный тогда же, в конце 1941 года, академиком АН Грузинской ССР, имел какие-то особые отношения с Берией? Похоже на то, что эти отношения сложились еще тогда, когда Берия был первым секретарем ЦК Компартии Грузии и фактически наместником всего Кавказа. Здесь интуиция Солженицына подвела: антимаррист Чикобава не был такой уж страдательной стороной, его «прикрывал» сам Берия. Последний, по каким-то причинам гораздо раньше Сталина, заинтересовался проблемами языкознания, и именно Берия обратил его внимание на Чикобаву и на антимарристские работы профессора, а значит, и на всю проблему в целом. Еще вначале 30-х годов Чикобава выступил с критикой марризма, главным образом за то, что Марр выделял абхазский язык в особую группу. У Чикобавы была собственная «национальная идея»: он всячески пытался найти родство между картвельскими (грузинскими) и абхазским языками, а с ним утвердить родство всех этносов, включенных Сталиным в Советскую Грузию. Не по душе ему было и то, что Марр находил общие истоки армянского и грузинского языков. За всеми трудами Чикобавы стояла идея этнически единой и в высшей степени самобытной Грузии, и за это его можно было причислить к грузинским националистам. Но у высоких покровителей такого желания не было, а напротив, они, не лишенные того же чувства, всячески помогали ему делать карьеру. Еще в 1938 году Чикобава опубликовал «Чанско-мингрельско-грузинский словарь», то есть издание, посвященное родному наречию Берии. В 1939 году он публикует, но опять на грузинском языке монографию «Общее языкознание (ч. II)», посвященную истории языкознания и философии языка. В ней есть специальная глава «Академик Н.Я. Марр о сущности языка», в которой Чикобава открыто, беспощадно и издевательски бьет в самые чувствительные положения теории Марра: «Четырехэлементный анализ могучее средство произвольного расчленения любого сопоставления любых слов и их частей в любых языках, если только к этому представится надобность» {306} . Так писал Чикобава в 1939 году. Откуда эта смелость, на которую не решались даже самые маститые ученые? Незадолго до войны, в 1940 году, ему удалось выступить с докладом «Проблемы языка, как предмета лингвистики, в свете основных задач советского языковедения» на годичной сессии Отделения литературы и языка АН СССР. Тогда он использовал главу из своей монографии, уже переведенную на русский язык. Однако и это выступление не имело никаких грустных последствий ни для самого Чикобавы, ни для марристов. Правда, глава «школы Марра» и руководитель Отделения литературы и языка академик И.И. Мещанинов был вынужден заявить, что четырехэлементный анализ не является универсальным методом «нового учения о языке». Этим все и ограничилось, а затем наступила война. Оттиск публикации того доклада Чикобавы также был приложен к записке Чарквиани Сталину в 1948 году. А наиболее жесткие марристы (Сердюченко и др.) не забыли Мещанинову такого компромиссного поведения.