Читать онлайн «Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II». Страница 30

Однако же менее нежели через год та же царица-инокиня отреклась от самозванца, когда одним своим словом могла спасти ему жизнь… Это поступок (о котором мы поговорим своевременно) положительно не понятен!

Посадив царицу-инокиню в великолепную колесницу, самозванец пешком, с открытою головою, провожал ее несколько верст; потом, сев на коня, опередил и встретил ее при въезде царицы-инокини в Москву. Он дал ей великолепное помещение в Вознесенском девичьем монастыре, приставил к ней многочисленную прислугу и ежедневно посещал нареченную свою родительницу… Летописи говорят при этом, что доступ лицам посторонним был к ней весьма затруднителен: самозванец опасался, чтобы она кому-нибудь не проговорилась.

Июля 21 с обычной торжественностью произошло венчание на царство государя и самодержца всея Руси Димитрия Ивановича. Присутствие на этом торжестве иезуита Николая Черниковского, на латинском языке говорившего приветственную речь самозванцу, произвело весьма неприятное впечатление на духовенство, бояр и возбудило негодование в народе. Хваля нравы и обычаи европейских народов, царь ставил их боярам в пример, говоря, что, только подражая им, русские могут снискать себе имя людей образованных. Польша не сходила него с языка: он называл ее посредницею между Европою и Россиею. Собственным образом жизни думая подавать вельможам пример обычаев европейских, он навлек тем на себя фанатическую их ненависть. У нас на Руси было в старину и доныне есть очень много обычаев, тесно связанных с религиозными верованиями; прикоснуться к некоторым из таковых могла бестрепетно рука Петра Великого… Но Петр не самозванец, царь законный, живший через сто лет после Отрепьева. Петр при всей своей непреклонной воле и исполинской энергии едва мог сладить с великим делом преобразования… Под силу ли оно было расстриге? Что мог он сделать один, при содействии ненавистных народу поляков и иноземцев, без малейшего сочувствия бояр и духовенства? В глазах наших предков особа царя, окруженная легионами прислужников, искони веков почиталась священною, и эти благоговейные чувства народные вменяли царям в обязанность подчиняться этикету, лишавшему их, так сказать, возможности нисходить на степень простых смертных. Умственный труд и, в крайнем случае, предводительство войсками — такова была сфера деятельности царей наших; малейшая попытка с их стороны расширить ее пределы почиталась унижением сана, недостатком самоуважения. Именно за это самозванец навлек на себя негодование народное, а затем и ненависть: он погубил себя той самой простотой, которая крупным алмазом неугасимо сверкает в короне Петра Великого. Лжедимитрий гулял по Москве без всякой свиты; навещал иностранных художников и ремесленников; присутствовал при отливке и пробе медных орудий; принимал личное участие в воинских маневрах, обучая войска ратному делу на европейский лад; в, минуты запальчивости бивал бояр из собственных рук; щедро награждал ученых и артистов, на что обижались чиновники…

— Какой же это царь? — говорил народ с неудовольствием. — Да нешто цари так поступают?

Но если такими глазами смотрела Русь на деяния своего царя, заслуживавшие одобрения и признательности, могла ли она не возмущаться, будучи свидетельницею поступков гнусных и непростительных? Неукротимо сластолюбивый, самозванец, не стесняясь никакими препятствиями, обольщал боярских жен, дочерей и даже молоденьких монахинь… Ксения Борисовна Годунова была его наложницей.

На одной из предыдущих страниц мы высказали недоумение при описании странного поступка вдовы Ивана Грозного, признавшей своим сыном бродягу и самозванца; но малодушию инокини Марфы еще можно приискать какое-нибудь оправдание — в защиту же Ксении Годуновой не находим ни слова. Жертвою грубого, зверского насилия честнейшая Девушка или женщина может быть раз в жизни, но чтобы в течение нескольких месяцев переносить ласки человека ненавистного, убийцы ее отца, матери, брата… переносить и покоряться этому жребию, не имея духу убить злодея или собственной, добровольной смертью избавиться от позора, гнусности, срама и на неистовые восторги злодея отвечать слезами и воплями — для этого надобно иметь в характере огромный запас трусости и подлости… Или Ксения, ослепленная самозванцем сменила ненависть на любовь и сердечно привязалась к нему? В таком случае, что же она за существо? Что же после этого женское сердце? Всякий исторический факт пробуждает в воображении целую живую картину, в которой, при соответствующей обстановке, группируются как бы воскресшие личности с их наружностью, одеянием, речами, звуком голоса… Какое сильное чувство омерзения овладевает нами при мысли о свидании самозванца с Ксенией Годуновой и во сколько раз убогая уличная нимфа выше и чище этой развенчанной царевны!.. Она и Лизавета Харлова (см. кн. 1), две родные сестры, отделенные друг от друга почти двумя столетиями. Незадолго до прибытия в Москву Марины Мнишек самозванец расстался с Ксенией Борисовной и приказал ее постричь в монахини под именем Ольги; здесь отставная фаворитка расстриги не зачахла с горя, и еще не скоро в слезах угасла ее молодая жизнь: инокиня Ольга пережила своего возлюбленного, была свидетельницею кровавой эпохи междуцарствия, избрания Михаила Феодоровича Романова и скончалась 30 августа 1622 года, имея около сорока лет от роду… Горе убивало ее очень медленно, если только это горе с годами не исчезло и если только есть на земле горе, которое тошнее смерти, — в чем весьма сомневаемся!

Разочарованный народ русский начал недружелюбно посматривать на царя и на всех иноземцев, его окружавших. Молва о том, что он беглый расстрига, пошла по всей Москве. Первым уличителем и первою жертвою был монах, разглашавший повсеместно, что он знавал Григория Отрепьева, именующегося теперь царем Димитрием Ивановичем, еще в бытность его в служках Чудова монастыря… Монаха удавили в темнице. Другим свидетелем истины был князь Василий Иванович Шуйский; он через купца Федора Конева и других своих приближенных разглашал по всей столице, что царь — самозванец, еретик, орудие иезуитов. Усердный Басманов донес Лжедимитрию о дерзких речах князей Шуйских, и они, немедленно схваченные, были отданы под суд, собранный из присяжных всех сословий… Начались допросы; Василия Шуйского пытали, но он от своих слов не отпирался и был приговорен к смерти, а братья его к ссылке. Приведенный на Лобное место, князь, раздеваемый палачом, громко сказал народу: «Братья! Умираю за веру Христову, за правду… за вас!..» Положил голову на плаху, и в этот самый миг посланный из Кремля царским именем объявил ему помилование, ко всеобщей радости. Василия, Димитрия и Ивана Шуйских сослали в пригородье Галицкое; имения их конфисковали.