Читать онлайн «Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи». Страница 65

Тревожило его и другое: сможет ли он в Америке уйти от политики. Дима ответил ему так: «В Америке не всегда удается делать то, что хочешь. Но безусловно можно не делать того, чего не хочешь, в частности можно не заниматься политикой, предоставляя это занятие тем, кому оно по вкусу»[310]. Ответ старика удовлетворил. «Этой истиной, – пишет В. В., – я буду защищаться против тех, кто меня запугивает: „И на старости лет вас впрягут в политику и будете ее тянуть пока не упадете, как вол на пашне. Тогда о вас напишут некролог“. Точка![311]» Так его запугивали власти, которые, конечно, разрешения на выезд ему не дали. О запугивании есть запись в его дневнике: «…меня… не выпускают. Почему? Потому что боятся за меня. Чего? Вот чего: после того, как я написал благоприятное для Советов [ «Письма русским эмигрантам»], мне нельзя ехать за границу. Почему? Потому что, куда бы я теперь не поехал, меня запрут в каземат»[312].

В письмах В. В. призывал к воспоминаниям, проверяя на прочность семейную память и, таким образом, чувства. Так, он спросил сына, понимает ли тот, почему он называет его «Пичужником», и тут же пояснил: «…твой четырехлетний брат, именовавшийся Лялей, стал говорить и повторять нечто, на что сначала не обращали внимания. Но потом заметили, что, прерывая всякий другой раз разговор, Ляля заявлял: „А Пичужник прилетит в четверг“. Родители его спрашивали, кто этот Пичужник – „птичка, пичужка?“ Он делал хитрое лицо: „Нет, Пичужник – это Пичужник“». Когда родился Дима, продолжает В. В., и Ляле показали новорожденного, он «негромко, но торжественно сказал: „Это – Пичужник“ и, столько раз слышавшие предсказание, мы были поражены»[313]. Дима ответил отцу, что помнит эту историю, и добавил какие-то детали; так сохранялась память; ведь связь с В. В. прервалась в 1945 году, семья не знала, где он – и жив ли; он тоже ничего о семье не знал.

В том же письме В. В. пишет о своей мечте: приехать к Диме с Васильком в Балтимор и выйти с ними в море на парусной байдарке под названием «Три поколения», дабы восстановить нарушенную связь[314]. Следует добавить, что ему тогда было девяносто лет; впрочем, Дима в этом возрасте только-только бросил летать (а его отец с юности мечтал об этом занятии). В письмо В. В. вложил картинку с яхтой, написав на обороте «Три поколения». В другом письме он описывает свой род по материнской линии со стороны своего деда Данилевского, который тоже был женат на Шульгиной! В. В. задается вопросом родства с писателем Данилевским, имея в виду Григория Данилевского (1829–1890), автора исторических романов[315]. Беглый взгляд на его родословную вроде бы подтверждает это родство, но удивительно, что В. В. не знал, есть оно или нет, – ведь писатель, скорее всего, приходился его деду ровесником. Впрочем, важнее всего тут желание восстановить связь времен.

Тема продолжения рода в личном и философском отношении проходит в лагерных записях Шульгина красной нитью. Он вспоминает подслушанный разговор своих мальчиков о «продолжении фамилии» в Коктебеле в 1909 году (В. В. там общался с Максимилианом Волошиным и его семьей). Старшие сурово говорят четырехлетнему Диме, что ему придется жениться для продолжения рода, так как они этого делать не собираются. Маленькому Диме женитьба представляется чем-то ужасным, но он крепится и соглашается. «Старшие не удосужились жениться, – пишет В. В. в 1952 году, – они погибли в боях. Младший уцелел, исполнил завет братьев, женился, и от второго брака у меня родился внук»[316]. И добавляет, что вряд ли когда-нибудь его увидит.

Сидя в тюрьме, В. В. сочинил адресованный десятилетнему Васильку текст под названием «Вот где зарыта собака». Он построен как монолог, обращенный к внуку, в котором дед делится с ним своей заветной детской жизнью в мире домашних животных, особенно собак и лошадей:

Мальчики иногда очень любят свою мать. У меня матери не было, можно сказать; она умерла, когда мне было пять лет. Иногда любят братьев. Я брата очень полюбил позже. А тогда в мои десять лет мы часто ссорились. Он был очень упрямый и хладнокровный, хотя был младший, а я легко кипятился, хотя был старший. А третий брат был еще совсем маленький. ‹…› Словом, я хочу сказать, что у других людей первая любовь бывает человечья, а у меня была собачья. ‹…› Я часто тогда думал, задумываясь: «Если Марс [любимый пес] умрет… не стоит жить». Он мне был, как говорят, за папу и за маму[317].

Марс пропал, и дед рассказывает внуку о своих переживаниях, о детском одиночестве и ранимости. Меня в этом длинном монологе также поразили тонкое проникновение В. В. в психологию животных, пусть вымышленную, и размышления о Боге, добре и зле.

Василек по профессии землемер. Он руководил работой на стройках шоссе в штате Мэриленд, но, подобно своему отцу и деду, любит он другое – модели железных дорог, которые строит на своем мэрилендском загородном участке. Еще он со своей женой Грейси вышивает футболки с изображениями поездов, полотенца и прочее в этом роде: прямо как губернатор города NN из «Мертвых душ», который «сам вышивал иногда по тюлю». Думаю, что В. В. одобрил бы жизнь внука, хотя его, несомненно, огорчило бы то, что их род прекратится: своих детей у Василька нет.

Вышивки Василька строчатся на швейной машине «Зингер» со специальным устройством для вышивания. Как ни смешно, «Зингер» предоставил нам с ним неожиданную параллель: ему как практику, мне как историку. Я в какой-то момент увлеклась Домом компании «Зингер» на Невском проспекте, вообще историей распространения зингеровской швейной машинки в дореволюционной России. Уже тогда эта машинка имела приспособление для вышивания. Описывая выставку таких вышивок в Доме компании «Зингер», анонимный автор журнала «Нива» особенно восхищался великолепно вытканными картинами, выставленными на продажу. Он описывает их как «копии в красках» с картин «лучших мастеров из Дрезденской картинной галереи, Лувра и Эрмитажа», утверждая, что посетители выставки не могли поверить, что картины были не написаны, а вышиты, к тому же на швейной машинке[318].

Свои изделия Василек с Грейси тоже возят на выставки (ярмарочные) в разные города Восточного побережья, где проходят собрания Общества любителей железнодорожных моделей. Шульгины привозят свой товар в огромном доме на колесах и продают его участникам собраний. Швейная машинка берется с собой, и, если нужно, Василек вышивает на месте.

С ними ездят собака с кошкой. Когда я сказала Васильку, что кошки не любят ездить на автомобиле, он вполне в шульгинском духе возразил: «Наша кошка любит смотреть в окно и любоваться природой!» О привязанности к животным свидетельствует переписка Димы с отцом, в которой они с нежностью рассказывают друг другу о любимых животных, наделяя их человеческими чертами. У Димы была дрессированная ворона, прозванная в честь Ляли Пичужником. Она не только умела говорить, но и ела с ним и его американской женой, расхаживая по столу, а иногда, как полагается таким пичужкам, воровала. У них был и кот, которого звали Б. Т. К. – Большой толстый кот. Но главное – их диалог подтверждает связь поколений: любовь Шульгиных к животным и склонность их очеловечивать.