Читать онлайн «Ромен Гари, хамелеон». Страница 17

Для Мины Франция — родина Просвещения, Великой французской революции и прав человека — была символом рая земного. Это убеждение разделяли большинство восточноевропейских евреев, несмотря на дело Дрейфуса. Конечно, Ренан действительно писал: «Дрейфус способен на предательство, мне говорит об этом уже его происхождение», но в итоге Дрейфус был оправдан и даже награжден орденом Почетного легиона. Этот печально знаменитый инцидент, расколовший страну на два лагеря, завершился победой тех, кто защищал демократию и фундаментальные принципы революции 1789 года. А юдофобия правых националистов, католиков и сторонников Шарля Морраса, которая должна была вызвать революцию в масштабе всей страны, казалась таким, как Мина, чем-то незначительным по сравнению с гонениями на евреев в Польше или России.

Прежде всего многих воодушевляло, что еще в годы Великой французской революции Учредительное собрание причислило евреев к полноправным гражданам. Огромной популярностью в переводе на идиш пользовались Эмиль Золя, Ромен Роллан, Анатоль Франс, а также поздний Виктор Гюго, возглавлявший после убийства Александра II в 1881 году Комитет помощи российским евреям.

Как десятки тысяч эмигрантов, Мина Касев обещала сыну: «Во Франции мы разбогатеем, там деньги хоть лопатой греби».

Во Францию после Первой мировой войны попало более миллиона иммигрантов{140}. Их пустили лишь потому, что в ходе военных действии население уменьшилось на три миллиона человек. Основная рабочая сила поступала из Италии и Польши, куда французское правительство направляло специальные группы по найму. В эти годы во Франции был самый высокий в мире процент иностранцев.

Иммигранты-евреи занялись пошивом одежды, кожгалантереей, изготовлением мебели, более 12 тысяч встали к станку, но не все было так гладко. В 1919 году газета польского социалистического бунда «Лебенсфраген» опубликовала письма иммигрантов, полные возмущения тем, как с ними обращаются: «Многие из наших болеют, некоторые при смерти… Нас как будто продали в рабство».

Общественность Франции, напуганная крахом 1929 года, напряженностью в международной политике и столкновениями политических сил, оформившихся во времена Народного фронта, вновь дала себя увлечь антисемитским настроениям.

В 1931 году начали ощущаться последствия экономического кризиса. Безработица стала острее. В конце 1934 года в Сенате прозвучала фраза «ненависть готова взорваться». В среде интеллигенции распространилась идея защиты французской культуры от чужеродного влияния. Робер Бразильяк беспокоился за французское кино: «Даже самые спокойные начинают косо смотреть на курчавые волосы и носы с горбинкой, которых стало особенно много». От Селина прозвучала фраза: «Господа жиды, полунегры, вы наши боги!»{141}

В министерских циркулярах говорилось об ужесточении контроля над иммиграцией. Министерство Эдуарда Эррио было крайне обеспокоено этим вопросом.

Контроль за въездом иностранных граждан, оказание иммигрантам помощи, обучение их детей требуют от различных ведомств дополнительных и всё возрастающих расходов, покрытия которых кажется правомерным требовать у самих иммигрантов{142}.

Выступая 20 марта 1924 года в парламенте, радикал-социалист Эдуард Эррио сожалел, что «в наши дни во Францию стремятся нежелательные элементы»{143}.

Во Франции стали проводить разницу между поляками-славянами и элементами различного происхождения, которые и в Польшу попали как эмигранты и оказались не в состоянии приспособиться к общественно-политическому строю Западной Европы… В связи с этим следует ограничить приток иностранных граждан, на ассимиляцию которых нельзя рассчитывать и в отношении которых нельзя потому гарантировать стабильность и полезность для общества{144}.

Здесь подразумеваются евреи, бегущие во Францию от погромов в Малороссии и Польше.

Жорж Моко пишет в своем очерке «Иностранцы во Франции»:

Они приносят с собой — со своими обычаями, со своим видением мира — вкусы, пристрастия, многовековые устои, которые в корне несовместимы с традициями нашей цивилизации{145}.

Всё это ничуть не мешало множеству евреев переезжать во Францию законным или незаконным путем. Предлоги были самые различные: международная выставка, лечение, туристическая поездка. В Польше в якобы туристических агентствах желавшим покинуть страну предлагали оформление билетов и виз за соответствующую плату{146}.

В 1900–1928 гг. во Франции был самый низкий уровень антисемизма: антисемитская газета Дрюмона, тираж которой в 1889 году достигал 300 тысяч экземпляров, в 1924-м перестала выходить за неимением читателей, в 1926 году папа Пий XI осудил деятельность общества «Аксьон Франсез», а два года спустя — антисемитизм, священники перестали читать Морраса. Но когда «выкрест» Бергсон, как тогда говорили, был избран во Французскую академию, в газете «Аксьон Франсез» появилась статья под заглавием: «Во Французскую академию идут жиды».

В 1926 году, через год после переезда в Свечаны, Роман с матерью отправились в Варшаву. Поля подсолнечника и леса в окрестностях Вильно врежутся Гари в память на всю жизнь{147}.

В столице жили некоторые родственники Мины, и, по записям регистрационной книги жильцов дома на Велке Погулянке, она уже навещала их в 1921 году. С 1920-го, когда Вильно был присоединен к Польше, путешествовать в Варшаву стало просто. Роман и Мина провели там два года, объезжая родственников в ожидании французской визы. Распад семьи был не единственной причиной их отъезда во Францию: во многих польских городах, в частности в Вильно и Варшаве, участились антисемитские выступления.