Читать онлайн «Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936». Страница 54

24 мая 1923 года из Тулузы Жозеф Кайо прислал мне письмо, в котором благодарил меня за резолюцию, принятую малым съездом, и за мою статью «Радикализм и социализм». «Но не кажется ли вам, – писал он мне, – что вы несколько торопитесь, считая политическую программу радикализма ликвидированной? Я того мнения, что завтра предстоит решить огромную задачу, если не чисто политическую, то главным образом политическую – организацию экономического государства и т. д….»

В 1923 году, в сентябре и октябре, я совершил свое первое путешествие в Соединенные Штаты. Я где-то слышал, что Хуан Понсе де Леон, высадившись на американской земле, утверждал, что открыл там источник, омолаживающий людей и народы. Посмотрим. Если действительно закон прогресса состоит в том, чтобы превратить человека в надсмотрщика за машинами; если хозяин и рабочий заинтересованы в том, чтобы трудящемуся не приходилось выполнять работы животного; если прогресс цивилизации отчасти измеряется и их усилиями в этом направлении, мне предстоит получить в Соединенных Штатах несколько хороших уроков. Говорят, что мне покажут машины, которые гораздо умнее многих людей. Девиз «время – деньги» уже устарел; я вижу, как применяют другой: «время есть время». Я хочу увидеть тейлоризм на практике. Насколько я знаю, Фредерик У. Тейлор не изобрел метода, вульгаризированного под его именем. Утверждают, что уже в конце XVIII века французский физик Кулон хронометрировал труд. В 1776 году Адам Смит в своей работе «Исследование о природе и причинах богатства народов» точно изложил систему, которая в конечном счете лишь применяет к промышленности законы разделения труда и анализа.

Вряд ли можно назвать развлечением посещение боен, где тысячами забивают животных, доставленных сюда со всей американской равнины. Гигантский город, по узким улицам которого проезжают верхом деревенские скотоводы; деревянные мостики над загонами; сооружения любых видов, из самых разнообразных материалов; гудки локомотива, рев сирен, звон колоколов; шестьдесят тысяч рабочих, занятых либо на основных работах, либо на переработке крови, изготовлении мыла или клея или на обработке шерсти; все мыслимые запахи, кроме приятных; отчаянные крики дрожащих от ужаса животных, когда им набрасывают на ногу петлю и их подхватывает колесо; скотобоец на своем помосте, ожидающий свою жертву и убивающий ее одним и тем же бесконечно повторяемым ударом в сонную артерию; чаны, в которых бурлит свежая кровь; печальная процессия безжизненно повисших животных; обезглавленные, вскрытые, обезжиренные туши с обрубленными ногами. Сам гость, который попадает из одного лифта в другой и которого перевозят среди испарений и чада в таком быстром темпе, начинает опасаться за собственную участь среди всех этих чудовищных трубопроводов; это ад, ужас которого едва умеряется при выходе на свежий воздух, когда в упаковочном цехе молодые женщины с голыми руками и в белых колпаках посылают ошеломленному посетителю улыбку ярко накрашенных губ.

Меня не меньше поразила прогулка по заводам Форда в Детройте. Решительно, я очутился в Стране количества. У входа в эти четырехэтажные здания, обращенные фасадом на огромный проспект, приходится ожидать, как в приемной монарха; затем инженер увлекает нас в улей, где работает более шестидесяти тысяч наемных рабочих самых различных наций. Рабочий остается неподвижным, движется же перед ним шасси будущего автомобиля. Впечатление такое, что машина командует всеми стоящими тут плечо к плечу наемными рабочими; ее шум принуждает их к молчанию; освещение при ртутных парах придает им вид привидений. Мне показывают цифры: они подавляют. Но если работа механизирована самым беспощадным образом, то досуг, который должен компенсировать затрату сил, организован как будто с пониманием его социального значения и сердечностью, которые трогают. В магазинах Маршала Фильда, в Чикаго, служащие имеют свой клуб, библиотеку, рояли; во время моего посещения как раз давали концерт в «Нарциссовой комнате». Что вам нужно? Скрипку или шину? Парфюмерные изделия или счетную машину? Ножевые изделия или произведения г-на Анри Бордо? Средний француз, к которым я себя отношу, усвоил привычку, прежде чем купить, колебаться, раздумывать, советоваться. Здесь он чувствует себя довольно смешным. Но он был бы неправ, если бы видел только механическую сторону всех этих творений, не различал бы ничего, кроме количества, скорости, позволил бы загипнотизировать себя ленточными транспортерами или уличными автоматами. Даже в этих складах, огромные размеры которых подавляют, можно найти уголки, где прячется искусство. Позвольте мне прийти в себя в этих залах, где продавщица из Монморанси показывает китайские изделия, послушать нежные древние песни, которые слушал Конфуций в стране Цзи, полюбоваться этой глиняной, покрытой глазурью посудой густого зеленого цвета, этими хризантемами, на которых сверкают капли росы, этой сосной, этим священным нарциссом, этим Буддой, задумавшимся над ручейком, этим искусством покоя и молчания. После бешеного темпа машин мне необходимо посмотреть на ленивую и медленную процессию буддийского духовенства на фоне пейзажа со злаками. И рядом с этой техникой количества гончары Сонга учат нас культу оттенка: оттенка в эмалевой глазури, оттенка в шероховатых зернах обожженной земли, оттенка в цвете – светло-зеленому оттенку морской волны, оливковому, светло-коричневому, бледно-голубому, лиловому или этому светло-пурпурному цвету с красными крапинками. Не является ли видимость подлинной действительностью?

Веселый смех продавщицы из Монморанси вывел меня из задумчивости. Давайте заглянем в залы экспедиции. Забудем об оттенках. Жевательная резинка навязывается вам гораздо более энергичными методами; электрическая реклама подобна огненным кружевам или фонтанам огня; двадцать этажей «Нью-Йорк таймс» окутаны огнями, напоминающими, как мне говорят, море огня; колокола возвещают миру о превосходстве каких-нибудь бритв или мыла. Здесь никаких оттенков: тут царит толчок, удар, принуждение силой. Трудно отличить правду от вымысла. Когда мне рассказали об одной цветной женщине, разбогатевшей благодаря изобретенному ею способу делать курчавые волосы негров гладкими, я подумал сначала, что дело идет о шутке в стиле Марка Твена или нашего старого Альфонса Алле; но капитан Морра хорошо знал эту особу и принимал ее на борту пассажирского парохода «Пари»; что меня удивило, после некоторого размышления, – так это то, что она не применила свой способ для завивки волос белых. Я останавливаюсь перед магазином, специализирующимся на продаже румян для негритянок. В окрестностях Кливленда я любуюсь великолепным всадником, настоящим укротителем лошадей; он стал таким сильным, занимаясь заочно боксом; это мне рассказал его дед, посол Мирон Херрик, – можно ли сомневаться? Прибыв из страны, где профессиональное обучение еще в младенческом состоянии, я дивлюсь многообразию и мощи техники; в американских университетах она тесно увязывается с общим образованием. Иногда оказывается, что некоторые своеобразные учреждения вроде института Этьена Жирара в Филадельфии, основанного в 30-х годах прошлого столетия для бедных сирот каким-то последователем энциклопедистов, созданы французами. Просвещенный патриотизм извлекает пользу из частной инициативы, которая множит свои подношения. В Пенсильвании Покер дал в 1865 году землю и 500 тысяч долларов для основания технической школы «Ленг Валей»; несколько лет спустя тот же институт получил по завещанию 2 миллиона долларов. Директор сталелитейных заводов в Вифлееме оборудовал на свои средства лабораторию гражданского строительства. Здесь деньги служат нации; у нас жертвователь, решившийся вытерпеть пытки официальных формальностей, является героем.