Читать онлайн «Аттила». Страница 31

Это свидание – дело Приска.

Из его простого, правдивого рассказа видим умение подействовать на азиатца Скотту и понимаем, что недаром упросил его Максимин ехать вместе в Гуннскую орду. Разумеется, ни подарки, ни личность Максимина и Приска, ни возвращенные беглецы, ничто не могло укротить гнева Аттилы, который имел списки остававшихся в империи беглецов и который знал, во сколько была оценена его жизнь.

Приск прямо не говорит, в каком качестве состоял он при посольстве; но из его рассказа читатель замечает, что посол постоянно с ним совещается, а иногда посылает его для переговоров или для отдачи даров. Приск присутствует на аудиенции Аттилы, хотя и в качестве второго лица. Он приглашен Аттилою к обеду вместе с посланником.

По окончании сношений с Аттилою Максимин возвратился в Константинополь, а с ним и Приск. Через год или два (в 450г.), уже в царствование Маркиана, наш автор находился в Риме, где видел юного князя Франкского, поддерживаемого политикою доживавшей свой век Западной империи против старшего брата его, который заключил союз с Аттилой. По всей вероятности, Приск был тут не без дела...

Спустя еще года три, в царствование того же Маркиана, наш историк был мимоездом в Дамаске, опять при Максимине, который является тут полководцем. Они отправлялись в Фиваиду, где нужно было смирить новые, грозные набеги влеммиев и нувадов (нубийцев) и тем обеспечить самую южную границу империи. Тут Максимин энергическим характером своим довел этих неприятелей до выгодного для империи мира. Но, вследствие внезапной смерти его, мир нарушен, и варвары опять поднимают голову.

Возвращаясь из Фиваиды, Приск был свидетелем, в Александрии, ужаснейшего мятежа. Он содействовал его усмирению, дав совет александрийскому губернатору Флору возвратить горожанам выдачу продовольствия, право пользования зрелищами и банями, которые у них были отняты за мятеж. Еще находим Приска участвующим в переговорах, происшедших в 456 г. между Византийскою империею и Колхидою (нынешнею Мингрелией), которая в то время находилась в вассальной зависимости от империи. Участником своей власти сделал Приска магистр двора (magister officiorum) Евфимий, по званию своему соединявший в себе власть министра иностранных дел и начальство над царским двором и по рассудку и дарованиям пользовавшийся большим доверием у императора Маркиана. Тогдашнее требование правительства состояло в том, чтоб из двух государей, разом царствовавших в Колхиде, один отказался от престола. Это требование, основывавшееся на старинных договорах, и было исполнено.

Вот почти все, что мы знаем о Приске из Приска же».

Далее Дестунис переходит к характеристикам личности Приска.

Последуем за ним.

«Очень жаль,— сокрушается Дестунис,– что нам так мало известно о таком рассудительном, энергическом государственном человеке, каков был Приск. Независимо от доверия к нему своих: Максимина, Флора, Евфимия; независимо от того влияния, которое он имел на гуннских вельмож, братьев Скотту и Онигисия; уже одно то, что двор не впутал его в свой преступный замысел,– говорит в его пользу. Вообще, это личность, вселяющая к себе полное доверие.

Посмотрите, как охотно, как откровенно тот грек, что водворился на Гуннской земле, встретившись с Приском, пересказывает ему свою судьбу и высказывает свой мрачный взгляд на тогдашнее положение Византийской империи. Несмотря, однако ж, на то доверие, какое поселил он в пленном греке одним своим видом, в возражении, которое он делает этому греку, он является лицом официальным, истым дипломатом и всемерно силится оправдать правительство от нападков, впрочем, справедливо на него взводимых. Чтоб постоять за своих, Приску пришлось представить вещи в том виде, как они на бумаге, в пресловутом Римском Праве. Но грека нелегко провести даже и греку: незнакомец отвечал Приску: „Законыримские хороши, а начальство худо, не исполняет их“. Однако ж эти слова произнесены были сквозь слезы, а довести до таких слез нелегко человека, довольного своей материальной обстановкой.

Взглянем на Приска как на историка.

Еще прежде, чем подвергнуть его критико-исторической поверке, уж чувствуешь, что он передает либо то, что видит, либо то, что знает из достоверных источников, и передает то и другое с полным пониманием дела. Как историк, он похож на тех людей, на которых мы, с первого взгляда на них, готовы положиться, как на людей изведанной правды. Представляя столкновение образованного, хоть и переродившегося мира греко-римского с миром грубым, полукочевым, выступавшим из степей и дебрей, он и не бранится безотчетно с варварским миром, как желчный Эвнапий, но и не идеализирует его подобно великому Тациту. Он описывает факты отчетливо, подробно, как внимательный самовидец; он разъясняет пружины с основательным знанием дипломата. Отчетливостью своею, желанием и уменьем сообщить только то, что верно и положительно, он достигает замечательного результата: показывает нам такую картину, в которой, при верности исторической, находим и много драматического. Вы видите у него Аттилу во всей надменной неприступности и во всей мелкой податливости азиатского деспота, смотря по тому, какие побуждения заставляют его действовать.

То он формалист, когда не терпит, чтоб римская посольская ставка раскинута была выше его ставки; то он справедливый судья своего народа. То воздержанный хозяин-хлебосол; то султан-многоженец.

Все это в отдельных картинах: и, однако ж, кончите чтение, и вы увидите живого Аттилу. Когда он (т. е. Приск. — Примеч. составителя) историк, он перестает быть дипломатом: он выставляет потомству и притеснения, происходившие в империи по поводу налогов, и гнусную интригу, задуманную против Аттилы, и нападки грека на язвы отечества, и свой дипломатический ответ, и, наконец, самую двусмысленность и щекотливость своего положения, когда он, вместе с Максимином составляя посольство, не знал, что в самом посольстве таятся люди, аккредитованные правительством на заговор против Аттилы. Он один из тех редких людей, которых можно назвать историками по призванию».

В целях соблюдения объективности, Дестунис специально приводит отзывы специалистов; все они – авторитетные и прославленные ученые.

Он пишет:

«Приск постоянно пользовался уважением и симпатией первостепенных ученых. Приведем лестный отзыв Нибура: „Этот писатель,– говорит он,– далеко превосходит историков последующего века. Никому из историков лучших времен не уступает он дарованием, верностью, рассудком. Слог его изящен и довольно чист, чем заслужил он похвалу и современников, и потомков: ему достались похвалы знаменитых мужей – Валуа и Гиббона“. После отзыва первого исторического критика упомянем и Гизо, который нашел нужным представить слушателям и читателям своим весь отрывок об Аттиле, в дополнениях к своим знаменитым чтениям. Амедей Тьерри, в мастерском труде своем об Аттиле, избрал Приска главным своим источником. „Яжелал,—говорит Тьерри,– схватить живьем черты великого варвара, до миража, производимого пылью веков между историческими лицами и потомством, того миража, которому Аттила подвергся больше всякого другого. У меня был тут верный вожатый – Приск. Известно, что этот ученый грек, который состоял при миссии, отправленной в 448 г. Феодосием II под начальством Максимина к Аттиле, посетил всю Придунайскую Гуннию и вошел в близкие сношения с Аттилой и с его женами; известно также, что рассказ о миссии, в которой он находился, сохранен почти in extento в любопытном сборнике о римских посольствах. Но не довольно хорошо известно то, что Приск, человек умный и толковый, наблюдатель настойчивый и тонкий (homme de sens et desprit, observateur opiniatre et fin), оставил нам рассказ, столько же занимательный, сколько и поучительный, свидетельствующий, что качества, обессмертившие Иродота, не погасли в греческих путешественниках Vв. Приск и сделался исходною точкой наших исследований “.