Читать онлайн «Жизнь и время Гертруды Стайн». Страница 42

Гертруда засела за работу, решив рассказать о своем становлении как писателя и причинах, по которым она пришла к своему модернистскому стилю. Лекция получила название Композиция как объяснение.

В марте 1926 пришло второе предложение, на сей раз от университета в Оксфорде, с просьбой выступить перед местным литературным сообществом. Гертруда ответила положительно.

Чем ближе приближалась дата лекций, тем большее волнение, даже нервозность, охватывали Гертруду. Ситвелл писала о том, что приезд ожидается одними с большим интересом, другими — с озлоблением и грубостью, «но, в конце концов, на скучное, тупое воспаляться ведь люди не будут» — добавила она. Видимо, чтобы успокоить и вдохновить Гертруду.

Волновали всякие детали. Как вести себя во время лекции? В какой манере читать? Что одеть, в конце концов? Гертруда даже размышляла, не взять ли ей уроки красноречия в Сорбонне, но потом отказалась от этой идеи. Зато отныне каждому, приходящему в дом, надлежало выслушать чтение, и каждый давал ей советы, иногда самые противоположные.

Лекция в Кембридже прошла относительно успешно. ‘Относительно’ здесь вполне уместно, ибо сказалось отсутствие опыта, но в Оксфорде, спустя всего несколько дней, Гертруда ощутила себя примадонной. Аудитория ожидала увидеть эксцентричную особу, эдакую литературную мадам Блаватскую. Вживую они услышали, как выразился один из слушателей, «ектенью ацтекской жрицы… произнесенную дружеским американским голосом, что заставило каждого чувствовать себя как дома». Дискуссия продолжалась более часа, и Гертруда уверенно отбивала все попытки ‘подловить’ ее. Вечер отметился остроумием лектора. Когда, например, она произнесла фразу «все вещи одинаковы и в то же время различны», кое-где раздался смешок. Два юных джентльмена перебили ее, потребовав объяснения формулировки. В спокойной манере она ответила: «Да взгляните-ка, ребятки, друг на друга». «Туше́» — использовал борцовский термин один из них, признавая поражение.

Накануне лекций Эдит Ситвелл устроила прием-вечеринку с целью познакомить Гертруду со здешним литературным бомондом. Среди гостей была и Вирджиния Вульф, поделившаяся с другом, как и можно было предположить, малоприятными впечатлениями:

Прошлым вечером были на приеме у Эдит Ситвелл, натерпелись ужасно. Евреев — рой. Вечеринка устроена в честь мисс Гертруды Стайн, которую водрузили на сломанный диван (вся мебель у Эдит бросовая, она пытается компенсировать это драгоценностями, увешана ими как потонувшая русалка). Решительная старая леди нанесла большой урон всей молодежи. По мнению Дади[40], противоречит всему, чтобы вы ни говорили; настаивает, что не только наиболее доступна для понимания, но и самая популярная из живущих писателей; в особенности презирает все британское от рождения.

Не зря Гертруда волновалась!

И лекцией и приемом Гертруда осталась весьма довольна. Ситвелл назвала визит триумфом. Две статьи в Оксфорд Джорнел весьма благоприятно оценили выступление Гертруды. В одной из них содержались следующие строки: «Миссис Стайн не кто иной, как обычный пионер в истории литературы. Она не пытается выдумать новый стиль и не настолько глупа. Она всего лишь стремится найти наиболее точные средства для выражения собственной позиции применительно к своему времени и социуму».

Поездка в Англию была заметным событием в несколько замедлившей бег жизни Гертруды. Встречи со старыми знакомыми стали редки. Фитцджеральд, Хемингуэй и Андерсон уехали в Америку, у Пикассо было достаточно своих забот, хотя его общение с Гертрудой и Элис не прекращалось.

Но с середины 20-х годов темп жизни постепенно опять набирает обороты.

Парижскую квартиру облюбовало много новой молодежи, точь-в-точь, как того требовала героиня ее рассказа Замечательная, как Меланкта: «Дайте мне новые лица, новые лица…». Как писал Вирджил Томсон, «художники были не те старые художники, а неоромантики… Были новые поэты». Поток посетителей стал нарастать, но лишь с немногими у Гертруды завязалась длительная дружба, а с некоторыми и сотрудничество.

Взяв на себя роль патронессы молодых дарований, будь то художники, композиторы, фотографы или поэты, Гертруда Стайн способствовала их продвижению обычным, проверенным способом: места на выставках и шоу, публикации в прессе, предисловия к каталогам, статьи в журналах. Молодежь благодарила по-своему. В 20-х годах заметно появление многих живописных портретов и фотографий Гертруды и Элис, а также литературных посвящений — то ли в порядке подхалимажа, то ли благодарности.

Среди ‘новичков’ выделялись французские поэты Рене Кревель и Жорж Унье, парижская корреспондентка журнала Нью-Йоркер Джанет Фланнер, композиторы Жорж Антейл и Вирджил Томпсон, художники, именовавшие себя неоромантиками — Кристиан Берар, Кристианс Тонни, братья Евгений (Эжен) и Леонид Берманы, Павел Челищев, писатель Брейвиг Имс и многие другие.

Появлялся там и композитор Аарон Копленд.

Престиж Гертруды был огромен, вспоминал Брейвиг Имс, ибо она, несомненно, была единственным человеком в Париже, поверившим в Пикассо при зарождении кубизма. Так же велик был ее авторитет и в литературе, хотя до сих пор она печаталась только в небольших периодических изданиях. Джанет Фланнер извещала американскую творческую интеллигенцию в 1926 году: «Ни один американский писатель не воспринимается французскими модернистами серьезнее, чем мисс Стайн».

Хозяйкам особенно понравился французский поэт Рене Кревель. Молодой и милый, хотя и буйный по натуре, Рене яростно митинговал: «Эти художники продают свои картины за несколько тысяч франков и еще похваляются при этом, тогда как мы, писатели, дважды превосходя их, обладая большей жизненной силой, не можем заработать на жизнь и должны умолять и хитрить, чтобы нас публиковали. Но придет время, и эти же художники обратятся к нам с просьбой поддержать их, но тогда уж мы отыграемся».

Рене стал желанным гостем на улице Флерюс. Он появлялся, и тут же возникало веселье, шутки, дразнилки на присутствующих. Остроумие и невероятное дружелюбие наделяло его иммунитетом против всяческих обид и ответной неприязни. Гертруда находила его шарм неотразимым. С 1926 года страдавший от туберкулеза и других болезней, Рене многие месяцы в году проводил на курортах Швейцарии и Италии, с трудом перенося одиночество. Гертруда и Элис принимали всяческое участие в его судьбе, поддерживали морально, как только могли. Дали писал о нем: «Никто так часто не ‘умирал’ и не ‘возрождался’ к жизни, как Рене Кревель. Его существование заключалось в постоянном пребывании в лечебницах, откуда он появлялся возрожденным, цветущим, обновленным, сияющим, полным эйфории, как ребенок. Но долго выздоровление не продолжалось».