Читать онлайн «100 рассказов о стыковке». Страница 21

Не так важно, чему учить, важнее — как учить.

К сожалению, мне никогда не хватало времени, чтобы систематически готовить лекции, поэтому не могу похвастаться тем, что они читались блестяще или хотя бы просто хорошо. В день занятий мне приходилось выкраивать около часа для того, чтобы просмотреть старый конспект и заново написать тезисы, зато за десять с лишним учебных лет накопился большой архив.

Читая лекции, я никогда не пользовался никакими записями, шпаргалками, как их называли в наши студенческие годы: считал, что делать так — значит унижать свое достоинство. С другой стороны, чтобы облегчить студентам ведение конспектов, я старался записывать на классной доске заголовки всех разделов, тезисы излагаемого материала, формулы и графики. Это стало не только хорошим подспорьем для студентов при подготовке к экзаменам, такой метод изложения дисциплинировал, придавал лекциям стройность и целостность.

Начав читать лекции, я вспоминал многих своих лекторов, настоящих мастеров из моих студенческих лет. В МВТУ была очень сильная школа сопромата. Классической книгой по этой дисциплине в те времена являлась монография профессоров С. Пономарева, Н. Малинина и других авторов. Это была не только научная школа. Наш лектор Н. Чернышев не был в числе самых известных. Говорили, что ему, как многим русским мужикам, мешало пристрастие к спиртному. Это даже замечали студенты при сдаче экзаменов и говорили, что ему следовало отвечать до перерыва. Чернышев был отличным лектором, у нас оставались прекрасные конспекты, и готовиться по ним к экзамену было почти удовольствием, как сказали бы американские астронавты: «It was a piece of cake» (кусочек торта). Один из главных секретов лекций состоял в том, что Чернышев почти диктовал все, что говорил, аккуратно выписывая формулы на доске. Другой наш лектор, П. Петров, читавший курс «Теория машин и механизмов», был еще более уникален: все, что говорил, он записывал на доске мелким, но разборчивым почерком. Наши глаза, молодые и острые, хорошо разбирали написанное, а вот успевать за ним было трудно, зато готовиться к экзаменам — значительно легче. До сих пор мне это кажется какой?то фантастикой, и если бы я не был сам студентом этого профессора, никогда бы этому не поверил. Так же как трудно поверить в то, что можно записать конспект обычной лекции, да еще по технике безопасности, — стихами, а ведь был у нас такой студент Б. Окоемов, очень способный и самобытный парень, интересно бы знать, как сложилась его судьба…

Каков профессор, таковы и лекции, а значит — студенты и аспиранты. Однако должен сказать, что, по моему опыту, число очень способных студентов практически не превышало 5%; конечно, элитные вузы и группы вундеркиндов не в счет.

Частью профессорской деятельности является руководство аспирантами. Должен признаться, что немногие из моих аспирантов сумели защитить диссертацию. У всех у них были прекрасные темы, достаточно обоснованные и базировавшиеся на актуальных практических разработках. Мне кажется, больше всего другого им не хватало упорства и настойчивости довести начатое дело до конца. Была, наверное, и моя вина в том, что не сумел по–настоящему увлечь их, сделать что?то такое, что заставило бы их довести дело до конца. С другой стороны, несколько аспирантов, которым я неформально, но активно помогал, защитили кандидатские и докторские диссертации. Если не считать одного китайца, который подал заявку в Лестех, сейчас у меня осталась только одна аспирантка, видимо, потому, что исчезли почти все стимулы для развития науки в стране. А науку, как известно, делают молодые честолюбивые аспиранты. Это еще один обвал, обвал в науке, в ее производных, что еще хуже.

Я вносил также некоторый дополнительный вклад в дело воспитания научных кадров в нашем НПО «Энергия», регулярно принимая кандидатские экзамены у аспирантов по английскому языку. Сначала меня считали даже председателем комиссии по приему этих экзаменов. Но какой?то министерский чиновник вскоре поправил нас, назначив председателем одного из заместителей генерального конструктора (так требовало положение), хотя тот не мог ни говорить, ни писать по–английски. Меня это не очень трогало. Преподавательница Лестеха Марина Васильевна и другие приятные «англичанки», учившие наших аспирантов, с удовольствием приглашали меня ежегодно на эту встречу с самой способной и честолюбивой молодежью предприятия. Обычно их собиралось человек 40, потом это число стало сокращаться. Я старался вдохновить этих аспирантов на дальнейшее изучение английского, и даже рассказывал им анекдоты о волке, который сумел поймать лису, прокричав ку?ка–ре–ку, что после позволило ему бахвалиться: как важно знать хоть один иностранный язык.

В конце 80–х годов, когда я снова стал часто ездить за рубеж и выступать с докладами на международных конференциях, появилась необходимость выступать на английском языке, уже было недостаточно просто зачитать доклад по заранее подготовленному тексту, как это было в Центре Годдарда в 1970 году. Требовалось гораздо больше: излагать предмет по–английски, понимать реплики и вопросы, реагировать и импровизировать. Я продолжал совершенствовать свой английский.

Большим испытанием и школой стал краткий курс лекции по стыковке, который мы прочли с Си. Си. Джонсоном в марте 1992 года. Перед отъездом я оказался в больнице, которая расположена за пределами Москвы, по другую сторону Ленинградского шоссе от аэропорта Шереметьево. Было достаточно свободного времени, чтобы подумать, куда вел следующий отрезок жизненного пути, и поработать над проблемами проектирования космических кораблей, и над материалом для курса лекций.

Выполняя требования Института AIAA, мы подготовили тезисы курса и иллюстрированный материал. Получилась почти целая книга, ее копию потом получил каждый наш слушатель. Эта твердая (по компьютерной терминологии) копия была весомым дополнением к мягкой копии, то есть к тем знаниям, которые получали наши студенты и за которые они, вернее, их предприятия, заплатили по $600–700 институту. Мы за свой труд получили немногим больше: по $1000. Это была первая тысяча долларов, заработанная в моей жизни, и это были очень большие деньги в России в те времена, однако вскоре многое изменилось, и деньги — тоже, «процесс уже шел». Должен сказать, что AIAA обошелся со мной очень несправедливо: они не оплатили расходы на авиабилет от Москвы до Вашингтона: с русскими, даже профессорами, видимо, можно было поступать как угодно. Мистер Р. Белл составил и передал мне лист бумаги, содержание которой я сначала не понял, только позднее стало ясно, что билет будет оплачен после повторного курса, конечно, не состоявшегося.