Читать онлайн «Стейниц. Ласкер». Страница 13

Но что такое наивыгоднейшая позиция для фигур? Это та, — отвечает анализ партий Морфи, — при которой расположение боевых сил (овладение шахматным пространством) дает максимальные возможности для атаки; в руках Морфи эта атака была всегда смертельной для вражеского короля. А как осуществляется эта атака? В большинстве случаев комбинацией. Но что такое комбинация? Это есть навязывание противнику собственной воли, это — принуждение его делать определенные ходы, это — переселение его из «царства» свободы в «тюрьму» необходимости. Делая ход «а», я вынуждаю противника ответить ходом «б» (ибо все остальные ходы проигрывают сразу), но ход «б» дает мне возможность сделать ход «в», на который противник принужден ответить ходом «г», и т. д., вплоть до последнего хода. Шахматная комбинация — это жестокая вещь, это утонченная пытка: противник, разгадав комбинацию, видит, что каждый шаг приближает его к проигрышу, но этого шага он не может не совершить под угрозой немедленной гибели. Очень часто шахматисты не дают довести до конца выигрывающую комбинацию, предпочитая сдаться немедленно. Но это между прочим.

Противники Морфи, не обладавшие его талантом и, главное, глубоким проникновением в тайны дебютного развития, с первых же ходов стремились к безудержной атаке и приносили ей в жертву все принципы здравого смысла в шахматах. Моофи является поистине первым, продемонстрировавшим не на словах, а своими ходами понятие о здравом смысле на 64 полях. В результате преждевременного стремления к атаке во что бы то ни стало противники Морфи, которым он обычно не давал никаких поводов к этой атаке, получали сокрушительный отпор и быстро погибали, главным образом потому, что их односторонне построенная позиция оказывалась совершенно не приспособленной к защите. Морфи же, стремившийся исключительно к здоровому развитию, одинаково легко мог использовать свои фигуры и для атаки и для защиты.

Итак? Итак, комбинации, осуществляемые Морфи, не являлись громом с ясного неба, не были результатом «гениального прозрения», «внезапного вдохновения», элементом «чудесного». Они были подготовлены всем предшествовавшим планом игры, звучали заключительным аккордом логически развивающейся темы, обоснованным выводом накопившихся предпосылок. Они были заслуженной наградой за честный труд.

В этом и состояла тайна Морфи: говоря шахматным языком — в сочетании позиционной и комбинационной игры. Возможности и необходимости такого сочетания не понимали его партнеры и вообще современники, считавшие, что позиционная игра резко противоречит игре комбинационной и недостойна талантливого шахматиста, который должен искать путь к победе во внезапно возникающей комбинации. Первым понял это Стейниц, сформулировавший впоследствии известные ныне каждому шахматисту принципы игры Морфи: быстрейшее развитие, создание пешечного или фигурного центра, создание и захват открытых линий для атаки.

И, разгадав тайну Морфи, отталкиваясь от его практики, Стейниц создал свою замечательную теорию, в которую практика Морфи впадает, как могучая река в необъятный океан.

Шахматная литература богата многочисленными трудами и исследованиями, великолепными учебниками, в которых систематически излагаются и в историческом и в догматическом плане основные направления в теории шахматной игры. Ни одна из этих книг не обходится без специальной главы о Стейнице, ни один теоретически образованный шахматист не сомневается, что Стейниц был основоположником современного понимания шахматной игры, в том смысле хотя бы, как Дарвин является отцом современного естествознания.

И однако Стейниц не написал своего рода шахматное «Происхождение видов». В своем незаконченном шахматном труде[2] Стейниц дал лишь очень скупое изложение своего учения. И стремившимся понять Стейница до конца приходилось изучать стейницевские партии и примечания, и комментарии Стейница к своим собственным и еще более к чужим партиям. А эти примечания, как вообще шахматные примечания, носили в большинстве случаев частный характер, хотя и давали в своей совокупности громадный материал для принципиальных обобщений. Правда, к концу века все выдающиеся шахматисты были в какой-то мере «стейницианцы» и почти с каждой серьезной партии было что-то от учения Стейница, хотя его «авторское право», его исключительная роль далеко не всеми осознавались. Его современникам и бессознательным последователям казалось, что «стейницианство» возникло само собой или вообще существовало всегда, а что касается самого Стейница, то знали, конечно, что он был сильнейшим практическим игроком, игра которого, однако, к концу века значительно ослабела; а кроме того допускали, что у этого капризного и упрямого старика есть какие-то очень сложные, путаные и парадоксальные теоретические воззрения. Стейниц знал себе цену, понимал свое значение, и такое отношение к нему не могло не играть роли в трагическом финале его страстной, одинокой и печальной жизни.

Только Эмануил Ласкер — эта величавая фигура, человек, обладающий громадной общей культурой и исключительной силой мышления, красноречиво показал шахматному миру значение Стейница, дав учению Стейница философское, хотя и во многом субъективное обоснование.

В своих классических трудах «Здравый смысл в шахматах» (первое английское издание 1896 г., второе, переработанное —1925 г.) и «Учебник шахматной игры» (1925 г.) Ласкер ярко изложил учение Стейница; с этим изложением приходится считаться каждому, кто пишет о шахматах и о Стейнице, оно — лучший памятник победителя побежденному.

Итак, Стейниц спросил: что есть ошибка в шахматной партии? И ответил: неумение или нежелание произвести оценку положения на доске, неумение, в связи с этим, составить план игры, который находился бы в соответствии с положением.

Но что есть оценка положения? Это учет, это точное взвешивание самых маленьких «преимуществ» и самых ничтожных «слабостей». План игры состоит, следовательно, в усилении своих преимуществ и соответственном усилении слабостей противника. Этот абстрактный план, звучащий как алгебраическая формула, поддается конкретизации в каждой шахматной партии.

В связи с понятием оценки стоит понятие «равновесия сил». Бывают такие положения на доске, которые характеризуются равновесием сил. Но это не мертвое равновесие, заключающееся в том, что ни у одной из сторон нет никаких преимуществ или никаких слабостей. Такое положение характеризует ничейный конец партии, а не о нем думал Стейниц. Нет, стейницевское «равновесие сил» означает то положение, при котором преимущества и слабости обеих сторон взаимно компенсируются. Допустим, что одна из сторон стремится, произведя оценку и выработав план, нарушить равновесие в свою пользу. Каким же образом? Но, естественно, — ответил бы каждый шахматист той эпохи, — путем непосредственной атаки на противника, и победит в этой борьбе тот, кто атакует «сильнее», т. е. играет «лучше», т. е. придумывает более «гениальную» комбинацию. Вот против этой концепции и заострил Стейниц полемическое острие своего учения, в корне пересмотрев понятие атаки и защиты. Нет и не может существовать, говорил Стейниц, такой гениальной атаки и такой гениальной комбинации, которая могла бы привести к победе, имея исходным положением положение равновесия. Если же подобные, якобы гениальные атаки и комбинации имели место в практических партиях и приводили к победе, то это означало лишь, что защищающийся плохо защищался, либо исходное положение не было положением равновесия, что равновесие было уже нарушено в пользу атакующего. И из этого изумительного по своей остроте и силе положения, легшего в основу всей дальнейшей шахматной истории, он делал выводы, насыщенные революционным в истории шахмат значением. Право на атаку нужно заработать, утверждал Стейниц, — право на атаку это не есть результат индивидуальной одаренности игрока, а величина строго объективная, поддающаяся в каждом случае учету; право на атаку получается в результате накопления целого ряда маленьких преимуществ в положении или, говоря современным шахматным языком, в результате позиционного перевеса. Но коль скоро эти преимущества накоплены, ты не только можешь, но и должен атаковать, под угрозой потери этих преимуществ, —так гласит дальнейшее положение, которое расценивается Ласкером как лучший образец силы и глубины шахматно-философских построений Стейница. И эта стейницевская максима блестяще подтвердилась, как это видно из опыта многих партий, игранных лучшими мастерами. Совсем недавно, на турнире в Гастингсе (декабрь 1935 г.), мы видели, как гросмейстер Флор, имея значительный позиционный перевес в партии с Файном, не решился, по психологическим причинам, перейти в атаку, и в результате проиграл; это был сенсационный проигрыш, свидетельствующий о том, что не мешает и Флору изредка вспоминать о старике Стейнице.