Читать онлайн «Столыпин. На пути к великой России». Страница 15

Ужасные страдания близких и родных людей готовили царя и Столыпина к собственной Голгофе, и оба шли к ней осознанно и добровольно. Сама решимость пожертвовать собой наполняла их такой пламенной верой, такой внутренней силой, что окружающий мир, этот пропитанный грехом и пороком человеческий социум, подмявший под себя многих умных и волевых людей, не смог сокрушить их духовную твердость. «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир», – говорит Господь (Ин. 16, 33).

Время детства и юности Петра Столыпина и Николая II стали настоящей школой воспитания сердца для многих лучших представителей благородного сословия России. Благодаря нравственному воздействию родителей и родственников, преподавателей и гувернеров, духовенства и авторитетных друзей семьи, благодаря сохранению в семьях родовых традиций и ценностей уже с ранних лет Петр Столыпин и цесаревич Николай формировались как духовно сильные личности, способные к нравственному самоанализу собственных мыслей и чувств. Милостью Божьей и личному усердию они смогли развить и реализовать этот полученный нравственный капитал лучше других.

«Мне дается нелегко государственная работа, – признавался в зрелые годы Столыпин своим близким. – Иной раз она подавляет своим разнообразием: бездна вопросов, идей, какими необходимо овладеть, чтобы справиться с нею. …Усвоив предмет, я прислушиваюсь к самому себе, к мыслям, настроениям, назревшим во мне и коснувшимся моей совести. Они-то и слагают мое окончательное мнение, которое я и стремлюсь провести в жизнь»[122].

«Я несу страшную ответственность перед Богом, – писал Николай II матери, – и готов дать Ему отчет ежеминутно, но, пока я жив, я буду поступать убежденно, как велит мне моя совесть. Я не говорю, что я всегда прав, ибо всякий человек ошибается, но мой разум говорит мне, что я должен так вести дело»[123].

В наши дни столь идеалистическая характеристика людей, стоящих у власти, может показаться далекой от истины. Мы до сих пор не можем расстаться с мифом, что политика – дело грязное и что совестливость в политическом деятеле несовместима с теми средствами, который он выбирает на пути к собственному успеху. Но 99,9 % из всего написанного и произнесенного когда-либо Николаем II и Столыпиным напрямую свидетельствует о нравственной цельности и чистоте этих людей. Незначительные погрешности и отклонения, крайне редко встречавшиеся в их словах и делах, либо не выходили за рамки человеческой слабости, либо представляют собой моральный срыв в ответ на неблаговидные поступки других людей.

Так, в одном из писем, адресованных Ольге Борисовне, Столыпин раздраженно восклицает: «Неужели этот урод все перезабыл?»[124] Такая реакция вызвана частым неисполнением слугой Семеном своих обязанностей, в том числе и в таком вопросе, как поиск лекарства для больного ребенка[125]. Оправдать такое резкое выражение с точки зрения формальной морали трудно, но по-человечески понять можно.

В 1905 г. во время своих губернаторских инспекций по бунтующим саратовским деревням Столыпину не всегда удавалось по-человечески договориться с крестьянами. Порой крестьяне отвечали ему грубо и дерзко, переходя допустимую дистанцию по отношению к власти. Губернатор предпочитал не реагировать на подобную наглость, чтобы в ущерб делу не растратить и без того находящиеся на пределе духовные и физические силы. Лишь однажды, когда в селе Большая Капель крестьяне начали предъявлять губернатору невероятные требования, главным образом по съему земли в экономии княгини Гагариной, Столыпин не выдержал, называя их негодяями и мерзавцами. Как вспоминает земский начальник, присутствовавший при разговоре, «крестьяне, видимо, не ожидали этого и сразу опешили»[126].

В одном из таких рейдов Столыпина по саратовским уездам произошел еще один инцидент, вызвавший необычную реакцию уже самого государя. В Балашовском уезде забастовали земские врачи, оставив людей без медицинской помощи. Это было вопиющим нарушением врачебной этики, клятвы Гиппократа. Спасая медиков от народной расправы, Столыпин поспешил выслать их под конвоем казаков на железнодорожную станцию. По дороге конвоиры отстегали врачей нагайками. На полях доклада губернатора Николай дал такую оценку поступку конвоиров: «Очень хорошо сделали»[127].

В 1917 г. в революционной прессе появилось лживое сообщение о желании арестованного царя бежать вместе с семьей за границу. Революционеры коснулись самого святого – любви к Родине, и сдерживать себя царь был уже не в силах.

«Полюбуйтесь-ка, что они тут пишут… – с волнением говорил тогда государь. – Скоты! Как они смеют заявить такое!.. По себе судят!»[128]

Эти исключительные и по-человечески оправданные срывы только доказывают, что Николай II и его премьер были живыми людьми. Основными же и устойчивыми чертами их психологического портрета оставались глубокое внутреннее спокойствие и самообладание. То, что сейчас у «культурного человека» без всякого стыда выходит наружу, в XIX в. умели держать в себе, и более того – посредством молитвы, поста и покаяния выводить за границы собственного сознания. Когда министр иностранных дел С.Д. Сазонов высказал Николаю II свое удивление по поводу того, что человек, известный своим безнравственным поведением, не вызывает раздражения императора, тот ответил: «Эту струну личного раздражения мне удалось уже давно заставить в себе совершенно замолкнуть. Раздражительностью ничему не поможешь, да к тому же от меня резкое слово звучало бы обиднее, чем от кого-нибудь другого»[129].

Нравственная характеристика царя Николая и премьера Столыпина еще раз подтверждает прочность их политического союза. Какими бы ни были внешние обстоятельства и искусы, провоцирующие разрыв между государем и его премьером, внутренний личностный фактор всегда оставался определяющим. Единство в вере и культуре, воспитанность и интеллигентность помогали им находить в себе те независимые от внешней среды духовные силы, с помощью которых удавалось преодолевать взаимные трения и недомолвки.

Николай II, в отличие от Столыпина, не выбирал судьбу. Царское служение являлось неизбежным крестоношением каждого наследника. Царь – лицо страны, его благочестие должно быть безукоризненным. Каждое царское слово требует ясности и продуманности, каждый жест, каждый шаг – спокойствия и уверенности. Николай не имел права на ошибку, любая оплошность или неаккуратность в государственных делах могла стать притчей во языцех. Поэтому многие недостатки своих министров и собственные промахи царь не выносил на «всенародное обсуждение», а только Богу и той, которая стала одной плотью, – супруге – открывал свою душу.