Читать онлайн «Баженов». Страница 7

Лосенко молчал.

Восторженный Баженов с чувством скандировал «стихи похвальные Парижу» Тредьяковского:

Дорога была в рытвинах, кое-где от недавнего дождя стояли большие лужи, кругом лежали нечистоты. Экипаж бросало на ухабах. Расстилавшаяся впереди панорама города ежеминутно перемещалась, но это только усиливало ее живописность.

Баженов не отрывал глаз от Парижа.

Вот он Париж — город блистательной роскоши и отвратительной нищеты! Город смелых философов и художников, провидящих будущее, и трусливой аристократии, полной страха перед настоящим…

Экипаж катился по городским многолюдным улицам. По этому пути следовали многие, увлеченные честолюбием и туманными иллюзиями. Этот великий город привлекал людей со всего мира. Удачливые возвращались из него воодушевленные успехами, знаниями и славой. Иных засасывало губительное болото нищеты и порока в глухих задворках блистательной столицы, и они погибали, расплачиваясь жизнью за обманувшие их мечты…

Баженов и Лосенко ехали мимо жалких лачуг, находившихся в соседстве с великолепными отелями, огражденными от улицы железными решетками, за которыми в обильной и тенистой зелени платанов прятались поэтические руины, созданные по прихоти аристократии…

Да, Баженов не знал, что, в предчувствии своей гибели, аристократия отдавала дань меланхолическим переживаниям и поручала архитекторам возводить в своих парках гробницы-колонны, хижины — «эти символы бедности, уничтожения и смерти» (А. Франс).

— Как противоречивы вкусы парижан, — сказал Баженов Лосенко.

Смутная тревога овладела Баженовым.

Что ожидало его в Париже — городе, о котором он так мечтал во время одиноких прогулок по берегам величественной Невы? Он видел и тут разительные контрасты между унижающей человека бедностью и всемогущим богатством. Да, только завоевав себе место среди вершителей судеб человеческих, он осуществит свои превосходные замыслы, волновавшие его и не дававшие ему спать по ночам, когда, вскочив с постели, при свете оплывающей свечи, поверял бумаге свои архитектурные фантазии…

Путешественники остановились в дешевенькой гостинице и, почистив платье после дороги — второй смены одежды у них не было, — явились представиться в русское посольство. Там их приняли надменно, даже не предложили сесть (по паспортам было видно, что приезжие не бог весть какие персоны, — разночинцы) и преподали совет вести себя благопристойно и не поддаваться соблазнам. Последнее уже было вовсе глупо — получаемого из Академии «пенсиона» едва хватало на прокорм…

Из гостиницы они переселились в окрестности Луара. Ряд домишек с балкончиками и наружными лестницами, между которыми были протянуты веревки с сушившимся бельем, шатающиеся по улицам продавцы вафель, оборванцы и слуги в старых ливреях, высунувшиеся из окон женщины, занимавшиеся болтовней или перебранкой с соседками, — эти задворки блестящего города наводили уныние…

Баженов и Лосенко поселились здесь из-за дешевиэны квартир, — получаемое ими содержание в переводе на французские деньги составляло всего 600 франков в год. Они занимали комнату в третьем этаже одного из старых домов, глядевшего на улицу облезлым фасадом. На третий этаж вела грязная, с истертыми плитами, лестница которая прямо подводила к разбитой со щелями двери. Комната, в которую из-за плохой двери постоянно дуло, служила молодым художникам и кабинетом, и спальней, и мастерской. Большая перегородка делила комнату на два длинных коридора, в конце которых были окна, к счастью, выходившие на юг. Они снимали комнату у прачек и, ежедневно вдыхая горячий пар мыльной воды, любовались еще разнообразным ассортиментом белья, развешанного по балюстраде антресоли.

Комната постепенно приняла пристойный вид. Отвалившаяся со стены штукатурка была завешена этюдами Лосенко и гипсами, полками с книгами.

Лосенко, распевая — раньше он готовился в церковные певчие — писал свою картину «Чудесный лов рыбы». Баженов копировал чертежи или вырезал из дерева модели дворцов.

Художественное воспитание Баженова проходило под руководством зрелых и даровитых мастеров парижской Академии, как Ж. Суффло, создатель парижского Пантеона, А. Ж. Габриэль, строитель Малого Трианона, Пейр. Главным наставником Баженова был королевский архитектор Шарль де Вальи.

Баженов вставал с рассветом и, если не работал дома, уходил в Академию или бродил по Парижу, изучая памятники архитектуры. Он сделал модель римского храма Весты по Витрувию и показал его де Вальи. Тот изумился и не поверил, что это сделано его молодым учеником — так отчетливо и с такой математической точностью.

— M-r Basile изволит шутить? — спросил де Вальи.

Но Баженов принес еще несколько моделей, и профессор рассыпался в комплиментах, не сомневаясь в блестящих дарованиях своего русского ученика.

— Вы, сударь, составите украшение вашего отечества, однако помните, что при ваших талантах вам недостает знания математики, чистейшей и лучшей матери всех наук…

Свои досуги Лосенко и Баженов часто делили с молодыми веселыми прачками, водили их в ресторан «Золотой каплун», не отличавшийся чистотой и изысканностью яств, но дешевый и отпускавший в кредит. Иногда художников навещал соотечественник Федор Каржавин — сын купца, изучавший в Париже коммерцию, завсегдатай кофеен и бульваров, где он вместо коммерции слушал вольнолюбивые рассуждения энциклопедистов. Получив из России денежный перевод, Каржавин немедленно его пропивал, угощал художников, а в минуты безденежья приходил и жаловался, что его донимают «перюкеры, портные, мастера, башмаки делающие», угрожая за неуплату долгов упечь в тюрьму. Так житейски познавалась наука коммерции.

Когда Баженов развивал свои грандиозные планы, Каржавин пытался его отрезвить подобными тирадами:

— Ты полагаешь, что искусство красотою своею уравнять может и вельможу и бедняка. А вот король совсем не почитает искусства господина Вольтера, а бедный народ и здесь и в России не поймет величия собора Нотр-Дам или церквей, коими хочешь ты мир украсить, ибо голод и нужда разучили народ молиться…

Баженов учился в Париже в период усилившейся борьбы социальных формаций, получившей свое отражение в искусстве в виде смены стилевых течений.

На этапе между двумя стилями — барокко, отразившем идеологию укрепившегося в первой половине XVIII века французского абсолютизма, и классицизмом возник на короткий период новый стиль — рококо. Стиль этот уже нес на себе неизгладимую печать разложения дворянского общества, разложения, которое с такой исторической очевидностью выявилось к концу века. Былая мощь и стремление к помпезности, внешним выражением которой служил стиль барокко, сменились у аристократии усталостью, желанием уйти к интиму, в интерьер, в тесный мирок собственного круга. Сохраняя внешне безраздельное политическое господство, аристократия полностью оторвалась от общественной и экономической жизни страны. Паразитарное существование аристократии обнаружилось с полной очевидностью. Ей уже не нужны, даже опасны для ее существования, те импозантные дворцы, которые так недавно надменно подчеркивали могущество и знатность владельца. Под угрозой все возраставших сил «третьего сословия» (городской буржуазии) аристократия все больше замыкалась в собственный интимный мирок, на время отходила от активной политической жизни. Крупные масштабы барокко уже не соответствовали ее новому мироощущению. Жеманно-капризное, вычурное и хрупкое рококо, с его тяготением к малым формам, больше соответствовало новым настроениям аристократа, уходившего от активного участия в политической борьбе.