Читать онлайн «Фонвизин». Страница 25

Авторы, помещающие свои материалы в первых русских сатирических журналах, предпочитали оставаться неизвестными и подписывались самыми затейливыми именами: Фалалей, Агаб Самануков, Горемыкин Воздыхалов, Доброхотное сердечко, Осьмидесятилетний старик, Лечитель, Я в своем доме, Огорченный, Правдулюбов, Чистосердов и т. п. Несомненно, за многими из этих имен скрывается знаменитый русский сатирик, но за какими именно — вопрос, занимающий не одно поколение исследователей. Не имея данных, прямо указывающих на авторство Фонвизина, любителям и знатокам его творчества приходится опираться на текстуальные совпадения между «Бригадиром» и анонимными публикациями в журналах Екатерины и ее вечного оппонента Новикова, рассуждать о неповторимой фонвизинской манере и усматривать в некоторых статьях сведения из малоизвестной биографии Фонвизина.

Логика «фонвизиноведов» проста и подчас весьма убедительна: по их мнению, Фонвизину принадлежат наиболее талантливые, остроумные и выбивающиеся из общего ряда публикации. Например, самые известные из помещенных в советское собрание избранных сочинений Н. И. Новикова произведения, такие как «Смеющийся Демокрит», «Опыт модного словаря» или «Письма к Фалалею», часто и весьма аргументированно определяются учеными как фонвизинские. Во всех них предстают те же «дворяне, преимущество свое во зло употребляющие»: негодяи и бездельники, лихоимцы и вертопрахи — бесконечный перечень дураков, породы, презираемой и ненавидимой высоконравственным насмешником Фонвизиным. Вот праздный волокита, встретивший в театре двух своих обманутых любовниц и под градом их язвительных насмешек пришедший в крайнее замешательство; «совместницы» же, расправившись с клятвопреступником, воспламеняются такой взаимной ненавистью, что извлекают из шиньонов булавки и начинают разить друг друга без всякой жалости и очень ловко. Вот неправедный судья, отыскавший «безгрешный способ брать взятки», пользующийся им без малейшего стеснения и тем самым развращающий пристально наблюдающих за ним подчиненных. Вот самовлюбленный щеголь, весь день проводящий за туалетом, завивающий волосы, подводящий брови и красящий губы, поминутно глядящийся в зеркало и способный говорить лишь о своих победах над слабым полом. Вот скупец, вот мот, вот ханжа, вот бесчисленные проходимцы-французы, а вот отец молодого дворянина Фалалея, дающий сыну «варварские» наставления и обстоятельно разъясняющий, почему смерть жены — потеря куда более тяжелая, чем смерть любимой охотничьей собаки Фалалея: ведь у умершей Налетки остались щенки, которые могут походить на мать, а ему «уж эдакой жены не нажить».

Непременным знаком фонвизинских материалов являются содержащиеся в них выпады против всеми презираемого и ненавидимого Лукина, «несмысленного творца», изо всех сил ищущего расположение читателей и без стеснения коверкающего язык. На своего старшего коллегу Фонвизин нападает и в длинных статьях, и в коротких зарисовках, и в небольших стихотворениях и нападает яростнее прочих его многочисленных ненавистников, называет его Кривотолком, «писателем, врущим без смысла» и, естественно, дураком.

В многочисленных статьях ядовитого Фонвизина дураки и бездельники подвергаются самому беспощадному осмеянию, но на страницах «Всякой всячины» и ее «правнука» «Трутня» принято смеяться по-разному, и друг Фонвизина Н. И. Новиков позволяет себе неслыханную дерзость не соглашаться с самой императрицей (естественно, не называя имени оппонента и притворяясь, будто он не имеет понятия, кто перед ним — какая-то гневливая пожилая дама, не вполне владеющая русским языком). Екатерина, следуя за английским «Зрителем», настаивала на недопустимости «сатиры на лицо», требовала, чтобы русские нравоучители ополчались против порока вообще, и обрушилась на придерживающегося иной точки зрения редактора «Трутня». Тот, по примеру тех же английских журналистов Стила и Аддисона, отвечал, что не он, а некий Правдулюбов называет проповедуемое «Всякой всячиной» снисхождение к человеческим слабостям, в ее представлении, — «человеколюбие», истинным «пороколюбием» и призывает бороться с пороками, а не потакать им. Судя по всему, сатирические писания Фонвизина были охотно приняты редакторами обоих враждующих журналов и составили значительную часть всех напечатанных в них материалов.

Новиков ценит талант Фонвизина, хвалит его в «Опыте исторического словаря о российских писателях» (1772) и на страницах своих журналов. По мнению Стричека, напечатанное в «Живописце» замечание о щедрых подарках, преподнесенных музами одному сотрудничающему с журналом переводчику, относится к Фонвизину, а публикация в «Пустомеле» «Послания к слугам моим» сопровождается «справкой» редактора о неназванном авторе: «…его комедия столько по справедливости разумными и знающими людьми была похваляема, что лучшего и Молиер во Франции своими комедиями не видал приятия и не желал, но я умолчу, дабы завистников не возбудить ото сна, последним благоразумием на них наложенного». Отзывы Фонвизина о коллеге и издателе нам неизвестны, о его расположении к Новикову можно только догадываться.

Очевидно же сходство их судеб, типическое сходство несомненно трагических персонажей екатерининской эпохи. Фонвизин и Новиков — ровесники (Новиков родился в 1744 году) и земляки, оба происходили из старинных, но небогатых фамилий, оба были записаны в гвардейские полки (Фонвизин — в Семеновский, Новиков — в Измайловский), учились в Московском университете, в 1762 году отправились на службу в Петербург, а в 1767 году во время работы Уложенной комиссии находились в Москве, оба служили в Коллегии иностранных дел, оба фрондировали, и обоих просветителей ждали суровые испытания: Фонвизина — мучительная болезнь, Новикова — многолетнее заключение в крепости.

Правда, в отличие от Фонвизина, Новиков, по словам Николая Михайловича Карамзина, был «теософическим мечтателем», в 1775 году он вступает в ложу «Астрея», затем — «Латона» и в масонских кругах значится под именем Коловион. Масонами были и прямые начальники Фонвизина, И. П. Елагин, являвшийся Провинциальным великим мастером, и Н. И. Панин, заместитель Великого мастера, а также его коллеги по цеху — А. П. Сумароков, М. М. Херасков, В. И. Майков, И. Ф. Богданович, В. И. Лукин, Ф. Г. Волков. Исследователи творчества Фонвизина отмечают, что молодой писатель и переводчик был близко знаком с влиятельными и принимавшими участие в его судьбе масонами И. И. Мелиссино, И. Г. Рейхелем, тем же И. И. Шуваловым, перевел «масонский роман» Террассона «Геройская добродетель, или Жизнь Сифа», но масоном, судя по всему, не стал ни по убеждению, ни из карьерных соображений, ни из стремления следовать моде. По крайней мере, прямыми свидетельствами, указывающими на принадлежность Фонвизина к какой-либо из лож, мы не располагаем. Сам же он если о масонстве и размышляет, то преимущественно в ироническом ключе: рассказывая в одном из писем сестре Феодосии о своем путешествии по Германии в 1784 году, он, между прочим, отмечает, что «предлинный и превысокий крытый мост по Эльбе, чрез который мы ехали при ночной темноте, так страшен, что годился б чрезмерно хорошо к принятию в масоны. Мы думали, что нас везут в жилища адских духов…». Насмешливо-неодобрительное отношение к масонству сближает Фонвизина с императрицей Екатериной, потешавшейся над мартинистами в своих комедиях, а масонские писания любимого ею Елагина назвавшей «удивительной чепухой, из которой явствует, что он сходил с ума». Причины нелюбви Екатерины к масонству известны хорошо, но чем вызвано неприятие масонства Фонвизиным? Влиянием патриархально благочестивых родителей? Врожденным скептицизмом и органической неспособностью воспринимать учение вольных каменщиков всерьез? Независимостью ума и стремлением идти своим путем, не считаясь с мнением даже почитаемых им братьев Паниных?