Читать онлайн «Владимир Святой [3-е издание]». Страница 37

Но если это так, если действительно Владимир намеренно разрушил христианский храм, то использование его обломков при возведении языческого святилища должно было иметь глубокий символический смысл. Христианство не просто подавлялось Владимиром, но заменялось организованным языческим культом, прямо противостоявшим христианскому. Так позднее на местах разрушенных языческих капищ Владимир будет возводить христианские церкви, чтобы возвеличить и возблагодарить нового Бога, сменившего обветшавшие идолы.

И все же не одно желание искоренить христианскую веру двигало Владимиром. У него, несомненно, имелись свои личные причины для религиозного рвения. Вспомним еще раз, что он захватил Киев в результате братоубийства и клятвопреступления. Гибель брата — такого же князя, как он сам, — чудовищным клеймом ложилась на него. Владимир был лишь одним из Святославичей (причем прежде всего Святославичем и только потом Владимиром). И все те бедствия, которые преследовали «семя Святославово», самым непосредственным образом отражались на нем. Судьба, казалось, благоволила Владимиру по ходу войны с братом. Но итогом войны стала гибель брата — благо для Владимира-убийцы, Владимира-властолюбца и хищника престола, но трагедия для Святославова рода, для Владимира-князя. И не это ли значило, что рок отворачивался от него, что та сверхъестественная, магическая сила, которой он обладал как прирожденный князь, начинала покидать его?

Создание капища было еще и попыткой умилостивить богов, вернуть себе их благорасположение. И не только. Владимир обновлял старые божества — и вместе с ними обновлялся он сам. Покровительствуемый обновленным, украшенным и приобретшим невиданную власть Перуном, Владимир становился как бы иным, новым — уже не тем Владимиром, который совсем недавно взошел в Киев, пролив кровь брата.

Реформа имела еще одно последствие, о котором, впрочем, сам Владимир едва ли когда-нибудь догадывался. Насильно вторгшись в мир языческих божеств, выставив их для всеобщего поклонения у самого своего терема и подчинив своему богу, Владимир заступил ту незримую грань, которая отделяла князя от подвластного ему населения. В мироощущении человека древней Руси князь всегда стоял где-то рядом — но вне, над ним самим, на некой недосягаемой высоте. Теперь же общий для всех культ единого верховного божества в какой-то степени уравновешивал каждого — ибо делал всех одинаково подвластными ему. Реформа Владимира — высшая точка в развитии русского язычества, его апогей. Но в то же время — и его надлом, нарушение общих закономерностей языческого мировоззрения. Наверное, можно сказать и так: языческая реформа князя Владимиpa — даже при ее антихристианской направленности (а может быть, и благодаря этой антихристианской направленности) — оказалась шагом на том пути, который в конце концов привел Владимира к принятию христианства.

О языческих пристрастиях Владимира свидетельствуют не только водруженные им идолы, но и его ставшие знаменитыми пиры. Эти пиры воспеты в летописях, а также в многочисленных былинах, действие которых обычно начинается со «столованья», «почестна пира» у киевского князя «Красна Солнышка» Владимира. Летописи, правда, рассказывают исключительно о пирах Владимира-христианина. Но корни княжеских пиров — языческие.

Совместная трапеза, и прежде всего принятие в пищу мяса жертвенного животного, — это обряд, идущий из глубокой древности. Он имел ритуальный, магический смысл, объединяя и даже породняя участников пиршества между собой, а всех их вместе — с тем божеством, которому приносилась жертва. Со временем связь пира с жертвоприношением стиралась, но не исчезала вовсе — не случайно, наверное, гридница Владимира, в которой он пировал с дружиной, соседствовала с «Перуновым холмом».

Конечно, княжеские пиры устраивали и до, и после Владимира. Но никогда они не получали такого значения, как при этом князе. Свидетельством тому — глубокая народная память, сохранившаяся в народных сказаниях, «старинах».

При Владимире пиры превращаются в своеобразный княжеский совет, прообраз будущей боярской думы. На них «думают» об «устроении земли», о войнах и мирах, вершат суд и расправу. Сюда, к «крылечку переному», приходят «мужики да все киевляне» со своими жалобами и обидами, с просьбами рассудить их, здесь узнают о новостях, происшествиях как в Киеве, так и в других, отдаленных землях, принимают богатырей на княжескую службу. Здесь, наконец, князь чествует свою дружину.

Как и его отец Святослав, Владимир был подлинным «дружинным» князем. Он лелеял и оберегал свою «чадь», стараясь не отказывать ей ни в чем. «Серебром и златом дружины не налезти (то есть не добыть, не найти. — А. К.), а с дружиною добуду себе и серебра, и злата, как добыли дед мой и отец мой!» — так, по преданию, отвечал князь Владимир, услыхав ропот дружины, недовольной тем, что случилось на трапезе им есть деревянными ложками, а не серебряными. И повелел, не медля, исковать серебряные «ложицы» для дружины своей{112}.

Но в то же время именно при Владимире княжеские пиры перестают быть чисто дружинными, замкнутыми. Круг их участников значительно расширяется. Согласно летописи, на пир званы «бояре, и гриди (дружинники. — А. К.), и сотские, и десятские, и нарочитые мужи»; в другом месте: «бояре, и посадники, старейшины по всем градам» и вообще «люди многи». Вторят летописи и былины, называя в числе приглашенных «князей да бояр», «могучих богатырей», но также и «купцов торговых» и даже «мужиков деревенских» (состав участников пиров, разумеется, зависел от того, в какой социальной среде исполнялась былина). Констатируя этот факт, обычно говорят о «демократизме» Владимира. Точнее, наверное, было бы сказать по-другому: Владимир придавал своим пирам (как и всему языческому ритуалу) всеобщий, государственный характер, включал их в систему государственного управления страной. А именно при князе Владимире — мы еще убедимся в этом — начинается процесс слияния двух основных ветвей государственной власти — княжеской и общинно-родовой, основанной на славянском самоуправлении. Потому-то все эти «сотские», «десятские» и вообще «старцы», «старейшины» становятся участниками Владимировых устроений наряду с представителями княжеской власти — боярами и дружиной.

Но, помимо прочего, пиры — это всегда еще и трапеза в самом простом, обыденном смысле этого слова: вкусная, обильная еда и питье, «веселие» и раздолье. «Не скоро ели предки наши», как выразился Александр Сергеевич Пушкин. А было что поесть и чего выпить. Столы ломились от яств. «И множество мяс бывало, — свидетельствовал летописец, — и от скотины (говядины), и от зверины (дичи), и всего в изобилии». Меды варили сотнями бочек, да впрок, с запасом — так что упиваться случалось всей дружине. И хлебов не жалели, и рыбы «драгоценной», и «овоща разноличного», и вообще «всякого ухищрения рук человеческих». «Перцу же выходила колода без князя, а с князем три колоды на неделю, а в колоде — восемь бочек» — так, с поистине эпическим преувеличением, описывал Владимировы пиры переяславльский книжник XV века{113}.