Читать онлайн «Жизнь Микеланджело». Страница 31

Микеланджело говорил: «Как бы богат я ни был, я всегда жил как бедняк». Он никогда не думал обо всем том, что составляет главное в жизни заурядных людей. Буонарроти был скуп только на одно – на свое внимание.

Случалось, что, трудясь особенно напряженно, он ложился спать прямо в одежде, чтобы не тратить время на раздевание. Он спал мало и просыпался ночью, чтобы закрепить посредством резца или карандаша свои мысли. В такие периоды вся его пища состояла из нескольких кусочков хлеба, которые он клал утром в карман и съедал на лесах, полностью погруженный в работу. Присутствие человеческого существа совершенно выводило его из равновесия. Для удобства Микеланджело было необходимо чувствовать себя запертым за семью замками – совершенно противоположную потребность испытывал Гвидо. Заниматься обычными вещами было для него каторгой. Энергичный в великих делах, которые казались ему достойными внимания, в мелких он порой проявлял застенчивость. Например, он ни разу не решился дать званый ужин.

Из тысяч фигур, которые изобразил Микеланджело, ни одна не ускользнула из его памяти. Как сам он говорил, он никогда не нарисовал ни единого контура, не вспомнив перед этим, не употреблял ли он его уже где-то. Таким образом, Микеланджело никогда не повторялся. Мягкий и простой во всем остальном, в искусстве он был недоверчив и невероятно требователен. Он сам точил свои напильники, резцы и долота и не полагался ни на кого ни в одной мелочи.

Как только он замечал какой-либо недостаток в статуе, он тут же бросал все и брался за другой кусок мрамора. Не будучи в состоянии воплотить возвышенность своих идей, он в пору расцвета своего таланта завершил мало статуй. «Именно поэтому, – говорил он Вазари, – я написал так мало картин и сделал так мало статуй».

Был момент, когда, не сдержавшись, он сломал почти готовую колоссальную группу. Это была «Пьета».

Однажды кардинал Фарнезе встретил его, уже старого и дряхлого, когда он гулял пешком, в снегу, у Колизея. Кардинал приказал остановить карету, чтобы спросить, какого черта он, в его-то возрасте, пришел сюда в такую погоду. «В школу, – ответил Микеланджело, – чтобы попробовать чему-нибудь научиться».

Как-то Микеланджело сказал Вазари: «Дорогой мой Джорджо, если в моей голове и есть хоть что-нибудь путное, я обязан этим подвижному воздуху нашего Ареццо, которым я дышал при рождении. А с молоком кормилицы я впитал любовь к резцу и молотку». Его кормилица была дочерью и женой скульпторов.

Он искренне отдавал должное Рафаэлю, но не мог ценить его так же, как мы. Он говорил о живописце из Урбино, что тот черпает свой талант из науки, а не из природы.

Кавалер Лионе, пользовавшийся покровительством Микеланджело, сделал медаль с его изображением и спросил его, что желал бы он видеть на обратной стороне. Микеланджело попросил изобразить там слепого, ведомого псом, и написать:

Docebo iniquos vias tuas, et impii ad te convertentur[64].

Даниэле да Вольтерра. Портрет Микеланджело. Ок. 1540 г.

Себастьяно дель Пьомбо. Виттория Колонна. Ок. 1526 г.

У Микеланджело не было учеников: его стиль был плодом его слишком пламенной души. К тому же молодежь, что окружала его, была безнадежно посредственна.

Джованни да Болонья, автор красивого «Меркурия», мог бы считаться исключением, если бы не было доказано, что он встретился с Буонарроти, когда тому было восемьдесят лет. Джованни показал ему модель из глины; именитый старик изменил положение всех частей тела и сказал, возвращая модель: «Прежде чем пытаться закончить вещь, научись делать набросок».

Вазари, доверенное лицо Микеланджело, сообщает нам некоторые положительные данные, позволяющие судить о том, как он оценивал самого себя. «…Он раскрыл путь ко всем возможностям искусства в главном его задании, каким является человеческое тело; стремясь к одной лишь этой цели, он оставил в стороне красоту красок, причуды и новые выдумки в некоторых мелочах и тонкостях, то, чем многие другие живописцы, в чем есть, может быть, некоторый смысл, полностью не пренебрегают… Здесь нет ни пейзажей, ни деревьев, ни построек, как не видать и того разнообразия и прелестей искусства, к которым он ведь никогда и не стремился как художник, не желавший, быть может, унизить свой великий гений подобными вещами» (т. X).

Все это можно найти в первом издании книги, которую Вазари подарил Микеланджело, единственному еще живому художнику, чью жизнь он описал; за этот дар великий человек отблагодарил Вазари сонетом. Вазари мог тем лучше проникнуть в тайные мысли Микеланджело, что всегда сопровождал его в конных прогулках, к которым Микеланджело пристрастился в конце жизни.

Существует множество портретов Микеланджело[65]. Самый похожий – бронзовый бюст в Капитолийском дворце, выполненный Риччарелли. Вазари упоминает также о двух портретах кисти Буджардини и Якопо дель Конте. Сам Микеланджело себя никогда не изображал[66].

Якопо дель Конте. Портрет Микеланджело. Ок. 1540 г. Гравирован Г. Лоренди в 1841 г.

Остроумие появилось на свет лишь во времена Людовика XIV и Людовика XV. Нигде больше не возникало и представления об искусстве, способном порождать в душе смех и доставлять отменное удовольствие неожиданным сочетанием слов.

В XV веке Италия еще не возвысилась над тяжеловесными истинами, которых никто не высказывает, поскольку все их знают. Еще сегодня писатели в этой стране – счастливцы, потому что там невозможно быть скучным.

Остроумие времен Микеланджело заключалось в какой-нибудь классической аллюзии или грубой дерзости (его острые словечки в Болонье). Так что не в качестве чего-то приятного я приведу здесь несколько острот человека, который прослыл самым остроумным и язвительным в те времена; в наши дни эти остроты не заслуживали бы даже быть произнесенными.

Одному священнику, упрекавшему его в том, что он не женат, Микеланджело ответил словами Эпаминонда[67] и добавил: «Живопись ревнива и требует, чтобы человек принадлежал ей целиком».

Некий скульптор, скопировав античную статую, хвастался, что превзошел оригинал. «Любой, кто идет вслед за другим, первым прийти не может». Это был его враг, завистливый флорентинец Бандинелли, который верил, что заставит забыть «Лаокоона», сделав его копию, хранящуюся теперь во Флорентийской галерее[68].