Читать онлайн «Странствие бездомных». Страница 171

В отношении деда по отцовской линии, Николая Васильевича Розанова, Наталья Владимировна уже сама допустила существенную неточность в изложении его биографии. Получив чин действительного статского советника, известный провинциальный педагог, директор гимназии Н. В. Розанов выслужил себе и свой семье потомственное дворянство, а не приобрел всего-навсего личное. Для Натальи Владимировны этот факт никакого значения сам по себе не имел. Она выросла в революционно-разночинной среде, где сословная принадлежность напрочь отвергалась и рассматривалась как докучный анахронизм. В историческом контексте Наталья Владимировна была все-таки «дитя своего советского времени». Времени, когда большевистская власть разом отменила все сословия, их различия и отличия, да и многих представителей сословий изничтожила просто физически.

Для Николая Васильевича Розанова, судя по обрывочным воспоминаниям его дочери Натальи Николаевны, возвращение их семьи в дворянское сословие имело большое и даже принципиальное значение. По материнской линии Николай Васильевич, его братья и сестры принадлежали к Шишкиным — старинному роду столбовых дворян Костромской губернии. И в отставке, и на государевой службе они были несущими конструкциями русской государственности, точно также как крестьянство и купечество составляли ее основу.

До появления в семье enfant terrible — ужасающего дитя Ивана, столбовые дворяне Шишкины пользовались уважением соседей, благодетельствовали крестьянам. Шишкины сохранили неделимой родовую вотчину в Костромской губернии, обросли благоприобретенными имениями и именьицами во Владимирской и Рязанской. По смерти своих родителей, вступив в права наследования, женившись на состоятельной дворянской девице, Иван Шишкин пустился во все тяжкие. Разорил в пух и прах родовое гнездо, спустил приданое жены. Овдовев, он поспешил сбыть с рук подросших дочерей-бесприданниц. Девиц Шишкиных не пугал мезальянс. Они хотели во чтобы ни стало вырваться из разгульного отцовского вертепа. Надо отметить, что Иван Шишкин сознавал всю глубину своего падения. В частично сохранившейся его переписке с дочерью Надеждой он сам себя именует «ничтожнейшим из мизераблей».

Николай Васильевич Розанов гордился возвращением своей семьи в дворянское сословие, гордился без всякой словесной спеси и чванства. Этим возвращением он обрел свое самостоянье. Моя мама к своим дворянским корням относилась с иронией, однако породу в людях ценила, воспринимала ее как редкую совокупность внешних свойств и внутренних качеств человека, присущих ему от рождения.

Ей и самой была свойственна истинная породистость. Вот какой она запомнилась одной из своих молодых коллег по московскому дому Пушкина, а сейчас известному искусствоведу Екатерине Павловой: «Я вспоминаю Наталью Владимировну тех лет: высокая, стройная, прямая, сдержанная, строгая, скажет — рублем подарит, не в бровь, а в глаз. Высокий, открытый лоб, волосы, расчесанные на прямой пробор и собранные сзади в пучок, а взгляд мягкий, деликатный, движения плавные, немного замедленные, очень женственные. Весь облик вызывал у нас безграничное доверие и уважение. Она не терпела казенщины и стандарта, уважала индивидуальность… Наталья Владимировна научила нас видеть, думать, анализировать, восхищаться и любить».[46]

В московских музейных кругах 50-х годов минувшего века Наталья Владимировна была одной из первых красавиц. Красоту ее оттеняли изящное и дерзкое остроумие, пластичность манер, искрометность взгляда. Она была человеком чести, как ее родители и пращуры. Одной породы с ними.

Наш Дом рассекал Спиридоновку надвое: на тишайший Гранатный переулок и собственно Спиридоновку, оживленную старомосковскую улицу, с ее доходными домами и дворцами-особняками купцов-миллионщиков и знатных дворянских семейств. После октября 1917 года эти дома хозяев сменили.

Окрестные жители прозвали наш дом утюгом за удивительно похожую на этот предмет быта конфигурацию. Мне же он до сих пор напоминает большой пароход, величаво входящий в устье полноводной реки. Этот пароход приплыл из моего детства. Жил мамин отец на втором этаже в квартире № 23. На одной площадке с маминой однокурсницей по высшим литературным курсам Марией Петровых, замечательной поэтессой. Именно в квартиру № 22 к ней на свидания и бегал Осип Эмильевич Мандельштам. Интересна и сама по себе история появления Владимира Николаевича Розанова по этому адресу.

Квартира № 23 считалась в доме нехорошей квартирой, почти что в булгаковском смысле. Ее хозяин — аптекарь Палеес — покинул ее аккурат в канун Великого и Ужасного Октября. По-видимому, обладал даром предвидения. Помещение недолго пребывало в выморочном состоянии, сначала там была гостиница для сотрудников ВЧК, командированных в столицу. Затем ее спецслужебный статус повысился, и она стала явочно-вербовочной квартирой ВЧК — ГПУ. С марта 1921 года по настоянию особоуполномоченного Особого отдела вышеуказанной организации Якова Сауловича Агранова-Сорендзона квартира эта была превращена в наблюдательный пункт за домом историка, публициста и общественного деятеля Сергея Петровича Мельгунова, жившего этажом выше, в 25 квартире.

В феврале того же года, сразу после амнистии и освобождения С. П. Мельгунов возвратился к себе домой вместе со своим сподвижником по антисоветскому сопротивлению и «однодельцем» по процессу Тактического центра В. Н. Розановым. Тот после тюрьмы оказался в Москве без крыши над головой. Прасковья Евгеньевна Мельгунова постаралась и его окружить заботой и вниманием. Так они прожили одним домом более полутора лет.

Большую часть семикомнатной мельгуновской квартиры занимали рабочие помещения редакции популярного журнала «Голос минувшего». Его основал и редактировал Мельгунов, вплоть до окончательного запрета издания большевиками. Собственно для проживания оставалось две комнаты — кабинет Мельгунова, спальня хозяев и большая просторная кухня. Розанов располагался на ночь на огромном редакционном кожаном диване, так называемом самосоне. Такие диваны были непременной принадлежностью многих редакций дореволюционных изданий. Владимир Николаевич, с присущим ему сарказмом, ядовито шутил, что при царизме на редакционных диванах отдыхала свобода слова, а при большевиках на них отдыхают безработные, инакомыслящие труженики пера. В квартире был оборудован тайник, где хранились особые секретные материалы.

За три года — с 1919 по 1922 — мельгуновскую квартиру обыскивали более двадцати раз. По утверждению Прасковьи Евгеньевны — двадцать три раза. По мнению самого Мельгунова — двадцать один. Вячеслав Менжинский, сменивший «Железного Феликса» на посту главы ВЧК, считал, что их было ровно двадцать. В личной беседе с Мельгуновым Менжинский даже выразил Сергею Петровичу лицемерное сочувствие, в котором читалась плохо скрываемая угроза: «Каждую ночь ждете звонка, да и работать вряд ли удается при таком количестве обысков… Все вверх дном, верно. Да, я вас понимаю», — записала Прасковья Евгеньевна со слов мужа, сразу же после его разговора с Менжинским.