Читать онлайн «Следы в сердце и в памяти». Страница 58

Пока происходило это радостное событие, я успел рассмотреть наше жилище. В одном углу комнаты я увидел два чемодана и несколько узлов с нашим небогатым скарбом, вывезенным, очевидно, из общежития; на полу у стены лежал матрац. Ни кровати, ни топчана, ни кушетки у нас не было. У другой стенки на дощечках, положенных на кирпичи и образующих как бы полку, размещалось несколько стаканов, тарелок, ложек, вилок, ножей, а также одна сковородка и одна кастрюлька. В детской ванночке из оцинкованного железа, которую нам подарили сокурсники, когда родилась дочь, была небольшая кучка картошки, несколько луковиц, пакеты с сахаром, крупой, бутылка с подсолнечным маслом и ещё кое-что. Ванночка выполняла роль шкафа для продуктов и холодильника. Холодильников в то время ещё ни у кого не было. Сейчас трудно себе представить, как удавалось обходиться без холодильника тем, кто жил не в отдельном доме с погребом, а в обычных городских квартирах, да ещё на юге. Стола и стульев в нашей комнате также не было, была лишь одна табуретка, служившая то столом, то сиденьем для одного человека. В этой комнатке размером 12 квадратных метров была выложена из кирпича печь квадратного сечения высотой около полутора метров с железными конфорками сверху и топкой на одной из стенок. Ввиду отсутствия дров она пока почти бездействовала. За всё время только два или три раза жена её истапливала остатками строительного мусора и кое-где попадавшимися древесными отходами. Основным источником тепла, к тому же дающим возможность готовить пищу, был упомянутый уже керогаз. Сегодня многие не помнят это "чудо" тех времен, конкурировавший с примусом. Главным его преимуществом было тихое горение без характерного для примуса шума, но и запаха керосина и его паров от него было побольше. Керосина везде было много, и стоил он совсем недорого, так что энергетическая проблема, хоть и без желаемого комфорта, но на каком-то минимальном уровне решалась. Вскоре нам удалось приобрести и привезти дрова, и мы могли уже позволить себе по вечерам топить печку. Для меня, успевшего привыкнуть за последние полгода к немецкому комфорту, новая обстановка показалась, мягко говоря, не очень уютной. Но это было мелочью по сравнению с радостью оказаться с женой, да ещё, шутка ли сказать, в своей первой в жизни комнате. Что ещё нужно для счастья?

За нашим домом в городе быстро закрепилось название "розовый коттедж" не только из-за того, что он был окрашен снаружи в розовый цвет, но и подразумевая под этим цветом нечто мечтательное. Летом, воспользовавшись тем, что наша комната была на первом этаже, я снял несколько досок и вырыл под домом небольшой погреб для хранения картошки. Этим же летом мы получили неплохой урожай картошки, которую посадили на поле прямо через дорогу от дома, хотя был риск, что наши посадки ликвидируются до созревания урожая, поскольку на этом месте готовилось сооружение заводского аэродрома.

В "розовом коттедже" мы прожили чуть больше года, когда получили возможность поселиться в финском домике, построенном немецкими военнопленными из материалов, получаемых по репарациям из Финляндии. В течение ряда лет наш "розовый коттедж" служил своего рода перевалочным пунктом для вновь поступающих на работу молодых специалистов. Когда туда провели центральное отопление, там обосновалась городская милиция, затем дом передали детской музыкальной школе, а под конец в нем нашли пристанище несколько мелких городских контор и камнетёсная мастерская, которая в основном занималась изготовлением надгробных плит. В начале восьмидесятых годов дом был снесён.

Ближайшие дни после приезда принесли немало нервотрёпок, сразу же напомнив о том, что мы вернулись в свою страну, в которой правит не логика и разум, а бюрократические установки, требующие тупых исполнителей. Когда на следующий день, преодолев неизбежные формальности, мы оказались на территории завода у нашего вагона, чтобы забрать свои вещи, вдруг возникли трудности. Начальник секретного отдела (конечно, он был неофициальным сотрудником органов НКВД), увидев в купе запечатанные мешки с документацией, категорически отказался принять их. Причина заключалась в том, что привёз эти материалы не специально приставленный к ним человек, так называемый фельдъегерь, а рядовой сотрудник. "Как ты смел взяться за это дело, ведь у тебя даже оружия, наверное, нет?" - спрашивал он то ли меня, то ли себя. Этот маленький человечек, заложив руки за спину и глядя на меня снизу вверх свирепо выпученными глазами, нервно ходил взад и вперёд, изображая из себя высочайшую власть, которой дано казнить или помиловать. А впрочем, может быть, оно так и было? Что ему стоило завести на меня какое-нибудь надуманное дело, благо, и повод был как будто подходящим. Разговаривал он со мной, конечно, только на "ты", хотя мы и виделись впервые в жизни. Подобное обращение не было призывом к равенству и дружеским отношениям, а подчеркивало разницу в должностном положении, место собеседника под родным небом. Этим приёмом чаще всего пользовались никчемные, бездарные люди, каким-то образом дорвавшиеся до должности хоть какого-то начальника и горящие неистребимым желанием во что бы то ни стало проявить своё превосходство над другими. "Хорошие" анкетные данные, партбилет в кармане, несколько доносов на друзей и товарищей - вот необходимый набор качеств, чтобы чувствовать себя до наглости уверенным и правым во всем.

Товарищ Ж. - так назовём его по первой букве настоящей фамилии - был одет почти по-военному, что имело целью, видимо, чётче обозначить свою близость к карающему клану нашего общества. Гимнастёрка из хорошей шерстяной ткани с излишне широким воротничком была опоясана широким офицерским ремнём с блестящей латунной пряжкой. Брюки галифе цвета хаки с непомерно выдающимися по бокам карманами делали его маленькую фигуру почти карикатурной. Белоснежные бурки с кожаными отворотами, которые были надеты на ноги, при ходьбе слегка поскрипывали. Невольно подумалось: "А-ля Сталин местного масштаба, только не хватает усов и трубки". Во время разговора он распалял себя всё сильнее и сильнее, придумывая по ходу дела, как бы меня унизить почувствительнее. От разговора в таких тонах я просто растерялся и молча наблюдал за ним, не зная, что предпринять. За всю жизнь мне ни разу не приходилось встречаться с подобным обращением. Странно, что ни малейшего страха я не испытывал, мне было только противно слушать этого истеричного человечка. В паузах между словоизвержениями он смотрел на меня, ожидая каких-то возражений, а скорее всего, оправданий. Наконец, после очередной тирады, он не выдержал моего молчания и крикнул, брызгая слюной: