Читать онлайн «Боткин». Страница 49

Иван Тимофеевич Глебов читал сравнительную анатомию и физиологию. Врач, физиолог, педагог и общественный деятель, он был учеником Дядьковского и последовательно проводил его материалистические воззрения в науке.

Если вспомнить, что в то время еще нередки были мнения, высказанные доктором медицины Д. Веланским: «Есть ли что-либо безобразнее физиологии… найдем ее (физиологию) немою и мертвою как хладный мрамор, которую никакое баснословие гипотез оживотворить не может», — то станет ясно, что слова Глебова: «без физиологии медицина становится шарлатанством» — были очень смелыми.

Сеченов, учившийся в университете одновременно с Боткиным, писал о Глебове: «Человек очень умный и очень оригинальный лектор. Излюбленную им манеру излагать факты можно сравнить с манерой судебного следователя допрашивать обвиняемого: именно существенный вопрос, о котором заходила речь, он не высказывал прямо, а держал его в уме я к ответу на него подходил исподволь, иногда даже окольными путями. Как человек умный, свои постепенные подходцы он вел с виду так ловко, что они получали иногда характер некоторого ехидства. Таков же он был и на экзамене, вследствие чего студенты боялись его как огня».

А вот слова Боткина: «Всякий, кому пришлось учиться в Московском университете, помнят то громадное впечатление, которое производили лекции проф. Глебова на учащихся. В высшей степени ясное, живое и критическое изложение предмета возбуждало в слушателях тот интерес к науке, ту искреннюю любовь к истине, которые одно из существенных условий развития истинного ученого».

«Физиология есть ключ, открывающий врачу двери в храмину тела человеческого. — говорил Глебов на своих лекциях. — Тот, кто изучит физиологию, тот будет знать и условия, от которых зависят болезнь и здоровье… А узнавши эти условия, стоит только подчинить их своей власти, чтоб уметь управлять ими по своему произволу; тогда с помощью их одних можно будет управлять развитием, ростом и полной жизнью человека, равно как охранением его здоровья и целением болезни. Но можно ли так подчинить эти условия своей власти? Можно, надобно только знать названные науки. Ибо. если механик управляет этими условиями по своему произволу в машине, им же самим сделанной… то может ли быть, чтоб врач не мог подчинить своей власти их, не пользоваться ими по своему расчету? Без всякого сомнения, может».

Эта мысль нравилась Сергею Боткину, она показывала путь, идя по которому медицина сближалась с математикой, физикой — науками ясными и точными, со школьных лет привлекавшими его.

Но прекрасные мысли в лекциях Глебова были очень мало подтверждены фактическими данными. Он не давал того, к чему более всего стремился Боткин, — познания опытом. «Очень хромала у него демонстрационная часть, — писал Белоголовый, — практических занятий у него почти вовсе не было, если не считать нескольких лекций с вивисекциями, носивших на себе характер случайных, отрывочных приемов без всякой методичности и последовательности…

…Об этих вивисекциях у меня остались в памяти только шумные н скорее комические сцены, когда профессор, разрушив десятку голубей часть мозга посредством прокола булавкой, передавал их для наблюдения последствий очередным студентам, а те, вооруженные длинными палками и солдатскими швабрами, с гиканьем стараются выгнать ошеломленных голубей, забившихся за высокие шкафы…»

Читая эти воспоминания, невольно сравниваешь их с записями Герцена, учившегося в университете двадцатью годами раньше Белоголового: «…Сегодня Глебов вскрыл живую собаку. В первые минуты зрелище страшное, отвратительное, — но потом интерес поглощает все другое. Вот она пульсация артерий, вот нервы, производящие судороги при прикосновении и, наконец, сердце, еще горячее, еще бьющееся. Я положил на него руку, — есть что-то торжественное в этом святотатственном прикосновении к тайнику жизни». То, что двадцать лет назад казалось опытами исключительной важности, во времена Белоголового и Боткина, когда студенты имели возможность работать над трупами и вести наблюдения над больными, уже не воспринималось ими серьезно.

Характерными для того времени были взгляды и профессоров Топорова и Овера. Сеченов в своих автобиографических записках писал: «Виной моей измены медицине было то, что я не нашел в ней того, чего искал: вместо теории — голый эмпиризм» — и приводил как пример лекции Топорова, который постоянно бравировал отрицанием теории и новых методов диагностики. Студенты уверяли, что Топоров говорил: «Зачем нам термометры да микроскопы, была бы сметка, мы и без них нажили Топоровку» (на Малой Молчановке было два дома, принадлежащих Топорову, медики эту улицу прозвали Топоровкой).

И все же Боткин ценил Топорова. Белоголовый вспоминает: «Боткин говорил мне, что не раз убеждался, сколько меткой, хотя и вовсе научно не обработанной наблюдательности было в лекциях Топорова. Он не был ученый профессор, а тот очень сметливый русский мужичок, который до многого доходил своим сильным здравым смыслом».

«…профессора Овер и Топоров, — писал Боткин, — оба искусные врачи того времени, придерживались по преимуществу тогдашней французской школы». Приверженцы этой школы считали основным для врача интуицию, талант, пренебрежительно относясь к научной диагностике. Многие из них действительно проявляли исключительную способность определять болезнь «с первого взгляда». Боткин рассказывал, как во времена его студенчества профессор Овер, даже не подходя к больному, делал заключение — и почти всегда диагноз оказывался правильным.

Искусство лечить! Сергей Боткин много думал об этом. Из чего складывается это искусство? Много лет спустя профессор Боткин писал: «Искусство в медицине — то, что не подходит под научные точные истины». «Искусство лечить — есть несправедливое выражение. Нужно и искусство исследовать, и наблюдать, и анализировать добытые сведения — во всем нужно искусство».

Но студент Боткин еще не мог отдать себе отчета во всем этом и только страстно мечтал овладеть искусством лечить. Сначала он верил, что университет ему даст все нужные для этого знания. Белоголовый вспоминает: «Он аккуратно являлся на лекции, и так как печатных руководств и учебников тогда почти вовсе не было, а приходилось готовиться к экзаменам по лекциям, записанным за профессорами, то его всегда можно было видеть вблизи кафедры, где он, несмотря на свое плохое зрение, записывал всегда сам, и притом так внимательно и быстро, что его тетради считались образцовыми и другие прилежные студенты по ним восполняли впоследствии неизбежные пробелы и недосмотры в своих записях. Боткин относился к категории студентов, которые носили в кармане кости черепа и в часы рекреаций повторяли все пройденное. Отличная память и логическое мышление позволяли ему блистательно сдавать экзамены».