Читать онлайн «Как я стал переводчиком Сталина». Страница 33

Что же в современной ситуации не позволяет повторить опыт начала 20-х годов? Сперва многие полагали, что, используя элементы нэпа в современных условиях, удастся быстро выправить положение. Сколько было выдвинуто с апреля 1985 года смелых идей, сколько, на самом высоком уровне, принято постановлений — а дело не двигалось с места.

Помимо всего известного нам об источниках торможения перестройки главное сводится к двум факторам: сохранившимся нетронутыми на разных уровнях структурам командно-административной системы, препятствующим раскрепощению труда, и деформированному сталинским режимом образу мышления значительной части населения. Запретительные механизмы и психология уравниловки, отрицательное отношение к тем, кто готов трудиться, но и хорошо зарабатывать, низкий уровень требований к качеству жизни, инертность и безразличие — все это усугубляется отсутствием в свободной продаже продовольственных продуктов и товаров первой необходимости и падающей покупательной способностью рубля.

Можно ли было рассчитывать на перемены к лучшему, если у крестьянина нет уверенности, что на предоставленной ему земле смогут трудиться его дети, внуки и правнуки? Если руководитель колхоза или совхоза может под тем или иным предлогом отобрать индивидуальную ферму? Если чиновники имеют возможность в любой момент ввести новые разорительные правила налогообложения? Если кооператоры, работающие честно, зависят от произвола властей? Если индивидуальный предприниматель, как и фермер, лишен возможности нанять нужное ему количество временных работников? Если отсутствуют посредники, готовые взять у производителя продукцию и доставить ее туда, где в ней нуждаются?

Все это следовало упорядочить в первые же месяцы перестройки. Между тем конкретные меры стали принимать лишь на ее шестом году, причем в условиях стремительного снижения уровня жизни.

Остается только молить судьбу, чтобы у нашего многострадального народа не иссякло долготерпение и чтобы не произошло страшного российского бунта.

В первые дни апреля 1940 года Тевосян, которого я сопровождал, посетил базу германских подводных лодок в Киле. Меня поразило то, что от советского наркома как будто не было секретов. Он смог увидеть все, что хотел. Эта игра в «открытость» представляла собой часть дезинформационной кампании Гитлера, стремившегося убедить Сталина, будто Германия не собирается в обозримом будущем воевать с Советским Союзом. Несомненно, доклад Тевосяна об осмотре германских военных объектов, посланный им через посольство СССР в Берлине, оказал определенное влияние на оценку Сталиным планов Гитлера.

В Москве остались довольны миссией наркома судостроительной промышленности в Германии. Ему поручили до возвращения домой съездить в Роттердам.

У нас не было тогда дипломатических отношений с Нидерландами. В Гааге имелись лишь представительство «Экспортхлеба» и филиал Морфлота. Но визы нам в голландском посольстве в Берлине выдали без промедления, и вечером 6 апреля 1940 г. мы с Тевосяном выехали экспрессом Берлин — Гаага.

Спальный вагон 1-го класса имел просторные одноместные купе с умывальником. Помимо койки и столика там умещались еще кресло и небольшой бар с напитками. Тевосян, как все сталинские функционеры, привык работать по ночам и засыпать только под утро. После ужина в вагоне-ресторане он пригласил меня к себе в купе, и мы в течение нескольких часов разговаривали на самые различные темы.

Нарком высказал мнение, что «сидячая война», когда на фронтах ничего не происходит, не может долго продолжаться. У кого-то сдадут нервы — и начнется перестрелка. Вопрос в том, кто начнет. И потом — что будет дальше? Друг другу противостоят «линия Мажино» и «линия Зигфрида». Обе строились и укреплялись на протяжении многих лет. По опыту финской войны мы знаем, как трудно было прорвать «линию Маннергейма», а ведь она не идет ни в какое сравнение с «линией Мажино». Война на Западе может стать очень затяжной, позиционной. Важно, чтобы наша страна как можно дольше не была в нее втянута. Пусть капиталисты колошматят друг друга.

— Конечно, — продолжал нарком, — немцы могут нарушить нейтралитет Голландии и Бельгии и обойти «линию Мажино». Однако я не думаю, что они это сделают. Если не станут уважать нейтралитет малых стран, это приведет к полному хаосу. Думаю, Гитлер на это не пойдет…

Мне, еще совсем молодому и малоопытному человеку, эти рассуждения казались обоснованными. Они проясняли для меня позицию советского правительства и, конечно, лично Сталина. Становилось понятным, почему, несмотря на нарушение немцами графика поставок, советские материалы бесперебойно продолжали отправляться в Германию. Значит, нам надо выиграть время, успокоить Гитлера, а заодно и показать ему, что Германии просто нет смысла начинать войну с СССР и лишать себя канала снабжения.

Ночь, проведенная с одним из сталинских наркомов, к тому же близким к самому «хозяину», была для меня интересна и тем, что приоткрыла завесу, которая обычно скрывала в функционере человека. Все они надевали на себя личину суровости, непоколебимости, по отрешенности от мелких людских дел — только служение партии, только работа, и больше ничего.

Слушая душевный рассказ Тевосяна о том, как он, заехав домой на пару часов между дневным и ночным бдением, возился со своим сынишкой, видя, как светились его глаза при упоминании родного горного селения в Армении, где прошло его детство, я понял, что и ему не чужды простые человеческие радости.

Но так раскрываться он позволял себе крайне редко. Зато постоянно носил обличье одержимого задачами, поставленными ЦК партии, самим Сталиным. Все эти «железные наркомы» были рабами идеи и по собственному выбору, и по принуждению одновременно. Ради этой идеи они могли быть тверды как гранит, жестоки, даже бесчеловечны. Те, кто был готов выполнить предначертания свыше, заслуживали похвалы и поощрения. Тех, кто не хотел или не мог, следовало смести с пути.

Они и о своей функции имели такое же бескомпромиссное представление. Если они работали, не зная ни сна, ни отдыха, лишь урывками позволяя себе отдаться семейным радостям, они выполняли свой долг, как сами его понимали. И в этом случае заслуженно пользовались теми привилегиями и благами, которые для них предусматривали сталинский кодекс и «табель о рангах». Если же они не выполняли своей функции или ослушались «хозяина», то должны были уйти со сцены и безропотно примириться с тем, что их устранили.

Зато умел «хозяин» и обласкать тех, кто верно ему служил. Рабочих и колхозников, ставивших хорошо организованные рекорды, осыпал медалями, орденами, звездами Героев, депутатскими мандатами. Они послушно поднимали руки в Верховном Совете, польщенные тем, что приобщились к «управлению государством» по формуле Ленина, согласно которой на это способна «любая кухарка». Талантливых конструкторов военной техники и академиков одарял виллами с угодьями в несколько гектаров. Писателям и поэтам, прославлявшим «великую сталинскую эпоху», разрешал поездки за границу. Композиторам и артистам, сочинявшим и исполнявшим любимые мелодии вождя, дарил автомобили, совершенно не доступные рядовым гражданам. Именно тогда появились специально для элиты медицинские учреждения, санатории и дома отдыха.