Читать онлайн «Московские обыватели». Страница 27

Мудров был истинным продолжателем великого Гиппократа, чьи сочинения впервые именно он перевел на русский язык и не уставал пропагандировать.

— Но плененный мудростью Гиппократа, — признавался Матвей Яковлевич, — движимый любовью к своим достойным слушателям, благом общества и славой Московского университета, я решился проводить ночи с гениальным врачом…

Мудров, ученый ломоносовского типа, стал основателем русской терапевтической школы. Он упорядочил составление и ведение истории болезни, учил лечить не болезнь как таковую, а отдельно каждого больного, доказывал, что врачу мало одной книжной науки, ему необходимы врачебное искусство, постоянная практика, умение исцелять.

— Должно исследовать настоящее положение болезни, — наставлял он учеников, — искать в больном, где она избрала себе ложе. Для сего нужно врачу пробежать все части тела больного, начиная с головы до ног, а именно — первее всего надобно уловить наружный вид больного и положение его тела, а затем исследовать душевные, зависящие от мозга состояние ума, тоску, сон; вглядеться в лицо его, глаза, лоб, щеки, рот и нос, на коих часто, как на картине, печатлеется и даже живописуется образ болезни. Надо смотреть и осязать язык, как вывеску желудка, спросить о позывах к пище и питью и к каким именно, внимать силе голоса и ответов, видеть и слышать дыхание груди его и вычислить биение сердца и жил с дыханием, И вот врач, раб природы и слуга больного, делается наконец повелителем болезни!..

Как тут не вспомнить роман Льва Толстого «Война и мир», где Мудров, приглашенный среди других врачей к Наташе Ростовой, «лучше определил болезнь».

Но многие московские обыватели остерегались говорить восторженные слова о первом медицинском светиле, пока он не испытан в самом трудном деле — врач на Руси проявлялся в борьбе с эпидемиями.

«Мудров в двадцать четыре часа посылается на чуму, — писал историк Михаил Погодин о поездке легендарного врача в 1830 году в Поволжье. — Какое славное поручение. Остановить смерть, которая со всеми ужасами несется на отечество».

Через три месяца эпидемия холеры (Погодин оговорился, упоминая чуму) в Поволжье прекратилась, и Мудров со славою вместе с коллегами и учениками (среди них был будущий драматург и историк театра Федор Кони) вернулся в Москву. Но не прошло и года, как холера начала косить петербуржцев. Мудрова попросили приехать в Северную столицу. Накануне отъезда, оказавшегося роковым, он писал Чаадаеву:

«Мой друг и благодетель! Тяжко расставаться с Москвой, к которой привык, которую люблю. Жаль университет! Тяжко расставаться с близкими, с вами, а долг велит ехать».

Матвей Мудров выполнил свой долг до конца. На могильной гранитной плите отдаленного холерного кладбища Куликова поля близ Петербурга остались слова:

«Под сим камнем погребено тело Матвея Яковлевича Мудрова, старшего члена Медицинского совета Центральной холерной комиссии, доктора, профессора и директора Клинического института Московского университета, действительного статского советника и разных орденов кавалера, окончившего земное поприще свое после долговременного служения человечеству на христианском подвиге подавания помощи зараженным холерою в Петербурге и падшего от оной жертвой своего усердия. Полезного жития ему было 55 лет. Родился 25 марта 1776 года, умер 8 июля 1831 года».

Можно утвердительно сказать, что в Москве с давних времен существовала немецкая колония, так как немцы селились в определенном месте и представляли своим обществом как бы городок в городе. Иное у армян, хоть немалое число их проживало в Москве уже в XVII веке. Они жили бок о бок с другими москвичами — русскими, украинцами, татарами, но, несмотря на разбросанность по всему городу, почти все знали друг друга, их связывала общность религии и языка.

До эпохи советского атеизма в Москве было три армяно-григорианских храма — Успения Пресвятой Богородицы в Грузинах (уничтожен), Воскресения Христова на Армянском кладбище (возвращен общине верующих в 1954 году) и Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня в Армянском переулке (уничтожен, ныне восстанавливается в другом месте).

Главный из них, Воздвиженский, построен усердием приехавшего в Москву из Персии в середине XVIII века богатого армянина Л. Н. Лазарева. Рядом с храмом его дети, Иван и Иоаким, выстроили училище, позже получившее дозволение именоваться Лазаревским институтом восточных языков.

Ежегодно несколько армянских семей приезжало в Москву. Некоторые только и думали, когда вернутся на родину, другие пускали здесь корни и оставались навсегда. Среди последних, кроме Лазаревых, выделялись негоцианты Анановы, Джанумовы, Лианозовы, Мискиновы.

Имена многих богатых армян, сочувствовавших нуждам ближних, остались в памяти потомков. Так, например, Исайя Моисеевич Касперов, пожертвовавший значительный капитал для основания приюта бедных армян, названный Касперовским и с честью носивший это имя до прихода к власти большевиков. Пожертвования на призрение несчастных соотечественников, главный сбор которых состоялся 23 февраля 1841 года, объединили и многих других состоятельных армян. Хотелось бы сказать несколько добрых слов об одном из них, кто подал мысль об учреждении приюта для удрученных старостью, недугами и лишенных средств к существованию и кто деятельно трудился над воплощением своей идеи в жизнь.

Павел Моисеевич Меликов происходил из армянских дворян Астраханской губернии. В 1796 году на восемнадцатом году жизни поступил в лейб-гвардии Конный полк. Перейдя в 1800 году офицером в лейб-гвардии Кирасирский полк, участвовал в нескольких заграничных походах, где отличался храбростью и знанием военного дела. Под Бородином во время атаки на неприятельские батареи ядром ему оторвало правую руку, что, впрочем, не помешало ему через год вернуться в строй и вместе со своим полком вступить в Париж. В 1823 году в чине полковника Меликов был уволен из армии и в течение нескольких лет состоял комендантом в крепости Баку. «Здесь оставшаяся рука его, — вспоминал очевидец, — не только никогда не касалась чужой собственности, но столько же отверзта была для благотворительности, сколько сердце его для христианской любви к ближнему».

Выйдя в отставку в чине генерал-майора и не имея семейства, Павел Моисеевич поселился в Москве, где жил исключительно на свой небольшой пенсион и состоял первенствующим членом в Лазаревском институте.

В небогатый дом умершего 30 июня 1848 года генерала Меликова собралось множество живших в Москве армян, чтобы отдать последний долг своему соплеменнику. Все расселись неподалеку от гроба, и А. 3. Зиновьев согласно воле почившего прочел его посмертное обращение, хранившееся в Крестовоздвижеиском храме.