Читать онлайн «Записки 1743-1810». Страница 18

— Вот княгиня Дашкова! Кто бы мог подумать, что я буду обязана царским венцом молодой дочери графа Романа Воронцова!

Современные французские писатели, лишающие нас утешения и пользы от изучения истории тем, что нагромождают целый ворох лжи, уверяют, что я интриговала против Петра III вместе с графом Бестужевым. Между тем он был сослан, когда мне не было и четырнадцати лет. Он был врагом моего дяди, так что я видела его всего один раз, и то издали. Меня поразило его умное лицо и тонкое фальшивое выражение; я спросила, кто это такой, и таким только образом узнала его имя.

Фельдмаршал Миних и Лесток[84] — последнего я часто видала в детстве в доме моего дяди, которому он был близок, — казались мне живыми мемуарами; в их рассказах я почерпала знание человеческого сердца, представлявшегося мне раньше в розовом свете. Миних был почтенный старец; у него были внучки (дочери его сына) старше меня, и он полюбил меня. Его просвещенный ум, твердость его характера и утонченно вежливое обращение, свойственное старинным вельможам (резко отличавшимся от некоторых наших заговорщиков), делали из него очень приятного и интересного собеседника. Эта картина, поражая быстрыми появлениями новых лиц и их противоположностями, заставляла меня размышлять и укрепляла мой ум.

Вскоре прибыло другое лицо, которое, может быть невольно и даже само того не подозревая, сделалось источником первых испытанных мной жгучих огорчений, против которых бессильно мужество, свойственное женщинам. То была первая камеристка императрицы, в бытность ее великой княгиней. Она была сослана одновременно с графом Бестужевым и, как говорят, была в дружеских отношениях с моей матерью. Она была дворянского происхождения и отличалась большим природным умом; ею воспользовались как орудием, чтобы оклеветать меня перед отцом; однако об этом после[85].

Возвращение моего мужа и кровопускание, которому я принуждена была себя подвергнуть, вскоре успокоили мои нервы и мою кровь. Мы переехали в апартаменты, приготовленные для нас во дворце. Мы обедали у императрицы; а так как государыня не ужинала, то нам подавали ужин на нашей половине, и мы приглашали к нему всегда от десяти до двенадцати персон. Мой муж получил командование Кирасирским полком, в котором сама императрица числилась полковником.

Этот полк при императрице Елизавете и Петре III был полон немцев. Ее величество пожелала, чтобы командовал им русский вельможа; это назначение доставило большое удовольствие Дашкову; он привлек в полк молодых русских дворян; солдаты и офицеры его боготворили, и он не жалел расходов на лошадей и пр., чтобы сделать свой полк самым блестящим из всей кавалерии.

Поручик Михаил Пушкин служил в одном полку с моим мужем. Он был очень умен и благодаря его тонкому уму и остроумной беседе пользовался большим успехом среди молодежи. Между ним и моим мужем установились частые и фамильярные отношения, которые, пожалуй, можно было принять и за дружбу. По просьбе мужа я упросила французского посла при нашем дворе, маркиза Лопиталя, прекратить процесс, начатый против Пушкина первым французским негоциантом в Петербурге, Гейнбером, и поддержанный запиской от того же посла. Дело было серьезно, так как Пушкин, вместо того чтобы заплатить негоцианту следуемые ему деньги, выгнал его вон из дому. В то время я была только еще невестой князя. Я видела маркиза каждый день в доме канцлера и путем настойчивых просьб мне удалось уговорить его написать командиру полка, майору князю Меньшикову, что так как Гейнбер удовлетворен поручиком Пушкиным, он, французский посол, не изъявляет никаких дальнейших претензий и просит князя Меньшикова прекратить дело и не беспокоить более Пушкина. Я привожу этот маленький инцидент, во-первых, чтобы обрисовать характер этого человека, ставшего причиной второй неосновательной придирки ко мне со стороны императрицы. Я в этих Записках не хочу ничего скрывать и расскажу о незначительных недоразумениях, происходивших между государыней и мной; из них станет ясно, что я никогда не впадала в немилость, как то утверждали некоторые писатели; она потому только не осыпала меня материальными благами, что ей было известно мое бескорыстие. Во-вторых, потому, что я без ложной скромности могу обнаружить и свое сердце, нетронутое среди придворной жизни, прощавшее и врагам и неблагодарным людям; я сама ничем не навлекла на себя их недоброжелательство, но мои всемогущие враги сумели обратить против меня и тех, кому я оказала серьезные услуги; это не помешало мне еще в течение сорока двух лет делать все добро, какое было в моей власти, часто немало стесняя себя в своих более чем скромных средствах. Наконец, у Пушкина (отец его потерял свое место и попал под суд за лихоимство в последние годы царствования императрицы Елизаветы) денежные дела были очень расстроены; отец не мог ему ничего давать; жалованье его было невелико, и мой муж великодушно выручал из денежных затруднений как его, так и его брата.

Еще в царствование Петра III Панин возымел мысль окружить своего воспитанника образованными молодыми людьми, знакомыми с иностранной литературой. Императрица как-то раз заговорила со мной об этом, и я указала на Михаила Пушкина, как на человека в этом случае вполне подходящего.

Спустя несколько недель после нашего разговора Пушкин оказался замешанным в очень скандальной истории. Желая угодить мужу, хотя я лично не любила Пушкина, я посоветовалась с императрицей о том, как его выгородить из нее, и нам это удалось. Таким образом и я и мой муж оказали ему целый ряд благодеяний, что, однако, не помешало ему подвести меня самым недостойным образом. После восшествия императрицы на престол, когда мы жили во дворце, он пришел однажды ко мне очень расстроенный и печальный. На мои расспросы он ответил, что, вероятно, его несчастная судьба никогда не изменится, так как мое обещание устроить его при великом князе все еще не осуществляется. По своей обычной доверчивости я думала, что мои утешительные и ласковые слова могут вызвать только благодарность с его стороны. Я и сказала ему, что, если его участие в происшедшей несчастной истории и воспрепятствует назначению его к особе великого князя, все-таки он может надеяться на какое-нибудь другое очень хорошее место, которое даст ему возможность обнаружить свои таланты и познания. Надо сказать, что за несколько недель до воцарения императрицы Панин находился однажды вечером со своим воспитанником у ее высочества. Разговор коснулся воспитания великого князя, и Панин выразил мнение, что великий князь потому так застенчив и нелюдим, что мало видит народу, и что следовало бы приставить к нему нескольких образованных молодых людей; в числе прочих он назвал Михаила Пушкина (по просьбе моего мужа, горячо рекомендовавшего Пушкина моему дяде перед отъездом своим в Константинополь).