Читать онлайн «Помяловский». Страница 54

Выделить основное значение первых повестей Помяловского, как видим» ни Анненков, ни Бибиков не сумели по чисто формалистическим своим принципам. Только после смерти Помяловского начинается вскрытие этого «основного значения» у Писарева и отчасти у Пыпина. Статья Пыпина была направлена против той «отвлеченной эстетики», которая преобладает в суждениях Анненкова и Бибикова. Тенденция — по Пыпину — нисколько не повредила творчеству Помяловского. Критик иначе подходит к Молотову, — как к «лицу довольно новому в наших романах». Он приветствует Помяловского за отсутствие в его герое всякой идеализации, за реалистическое изображение. Ибо творчество Помяловского не знает ни идиллий, сочиненных на французский лад, ни психологических утонченностей там, где жизнь рубит с плеча, ни гнилого идеальничанья. Оттого для Пыпина Помяловский — писатель новой жизни. И критик, рекомендуя творчество Помяловского, противопоставляет его «современной ему деморализованной беллетристике», как чтение здоровое, поэтическое и разумное. Значение творчества Помяловского было поднято на большую высоту Н Г. Чернышевским, оплакивавшим смерть Помяловского, как гибель писателя гоголевской и лермонтовской силы.

В предисловии к своему роману «Что делать» Чернышевский говорит о себе, как о литературном продолжателе Помяловского, подчеркивая, что его, Чернышевского, роман слаб, сравнительно с произведениями людей, действительно одаренных сильным талантом, с «Мещанским счастьем» и с «Молотовым» и с маленькими пьесками Н. Успенского. Наши советские исследователи-литературоведы также устанавливают преемственность романа «Что делать» от произведений Помяловского; о влиянии творчества Помяловского на произведения Решетникова имеется много личных признаний самого автора «Подлиповцев», который, кстати сказать, очень дружил с братом Н. Г. — Владимиром Герасимовичем. Мы уже говорили о влиянии Помяловского на В. А. Слепцова.

Весьма своеобразен отзыв Антона Павловича Чехова о Помяловском. В письме к писателю 90-х годов Ивану Щеглову Чехов, устанавливает родство последнего с Помяловским — оба, «мол, мещанские писатели». «Называю вас «мещанским писателем», — объясняет Чехов Щеглову, — не потому, что во всех ваших книгах сквозит чисто мещанская ненависть к адъютантам и журфиксным людям, а потому, что вы, как и Помяловский, тяготеете к идеализации серенькой мещанской среды и ее счастья».

В этот отзыв Чехова нужно внести поправку. Ибо на самом деле родство с Помяловским должно быть скорее отнесено к самому Чехову, если заменить слово «идеализация» словом «протест». Помяловский, как и Чехов, совершенно далек был от идеализации серенькой мещанской среды, оба они — Помяловский и Чехов — были главным образом сатириками мещанства. Оба эти писателя не случайно весьма часто любят подчеркивать свое плебейство. Для них обоих поэтому обычны ревизия и переоценка всех литературных канонов дворянской литературы. Чехова роднит с Помяловским также некоторая общность их художественных приемов — стремление к максимальной простоте и естественности повествования, несложная экспозиция и отказ от всякого декоративного пейзажа. Недаром А. М. Горький всегда характеризовал Помяловского как предтечу Чехова.

Обстоятельные критические статьи в разных журналах («Библиотека для чтения», 1863, № 4 и 9, а также «Русская мысль», 1888, № 9 и 10) принадлежат также известному педагогу-критику Виктору Острогорскому, всегда с энтузиазмом пропагандирующему значение Помяловского как писателя-демократа и педагога. С 1863 года имя Помяловского усиленно упоминается как в мемуарной литературе, так и в критике. В 1895 году вокруг имени Помяловского выросла большая газетно-журнальная литература в связи с обвинением В. Крестовского, автора «Петербургских трущоб», в плагиате. Были слухи, что Помяловский за бесценок, в состоянии «недуга», продал Крестовскому черновую рукопись «Брат и сестра», которую Крестовский и использовал в «Петербургских трущобах». В 1913 году критик А. А. Измайлов вновь выдвинул это обвинение против Крестовского. Сын Крестовского привлек Измайлова к третейскому суду; суд не установил плагиата.

Дооктябрьская критическая литература о Помяловском отмечена разрозненностью и эскизностью. Тут любопытно отметить, что отрицания таланта Помяловского мы не встречаем даже у таких оголтелых критиков, как некий Incognito (Е. Зорин) («Отечественные записки», 1865, апрель и май), епископ Никанор и др. Некоторые историки литературы умеренно-правого лагеря, как К. Головин и Н. Энгельгардт, характеризуя Помяловского как наиболее выдающегося представителя 60-х годов и подчеркивая в его произведениях правдивость изображения, в то же время всячески стараются выхолостить боевую направленность его творчества.

Головин в своей книге «Русский роман и русское общество», отзываясь о Помяловском, как о самом правдивом и наименее шаблонном из писателей эпохи «бури и натиска», писал: «О радикальном направлении Помяловского мы знали скорее из биографических сведений о нем, чем из его произведений».

К. Головину вторит и Н. Энгельгардт. Хваля романы Помяловского, он считает, что в них образ нового человека правдивее «всех изображений подобного рода». Эти попытки направлены на то, чтобы вытравить из творчества Помяловского революционные тенденции 60-х годов. Между тем вне этих революционных тенденций творчество Помяловского было бы только привеском к дворянской литературе. Мы же видим, что вся творческая целеустремленность Помяловского упирается в борьбу с социальными тенденциями дворянской литературы, с ее основными эстетическими канонами.

Помяловский прежде всего новатор, создатель нового литературного стиля. Не случайно имя Н. Г. Помяловского в конце 90-х и в начале 900-х годов часто упоминается в связи с появлением Максима Горького. Так, например, критик «Русской мысли» (1898, июль), характеризуя талант Горького как автора «Вареньки Олесовой», видит истоки этого горьковского рассказа у Помяловского.

«Мы, — пишет этот критик, — не раз по поводу г. Горького вспоминали о Помяловском, вспомнили о нем и на этот раз». И критик указывает на сходство полковника Олесова с полковником из «Брата и сестры». С героиней этого романа, Александрой Васильевной Торопецкой, критик находит сходство у героини горьковского рассказа, сестры профессора, Елизаветы Сергеевны. Критик подчеркивает непреодолимое желание обоих писателей вскрыть и анатомировать «этот чудный цветок искусственной барской культуры».

Эту беглую и довольно поверхностную параллель критика «Русской мысли» пытался углубить Вл. Новоселов («Новый мир», 1903, № 67) в статье «Босяки в русской литературе». Новоселов констатирует, что тип босяка берет свое начало в творчестве Помяловского в героях «Брата и сестры». Протестующий босяк Горького — по Новоселову — имеет свой прототип в певчем Частоколове и Череванине. «Правда, — пишет Новоселов, — герои Помяловского еще разночинцы, герои Горького уже вышли из того класса, который, когда писался роман Помяловского, не жил еще сознательной жизнью. Это была масса, задавленная крепостничеством». По реалистическим бороздам и межам, проложенным Помяловским, идет творчество Горького, — таков вывод критиков тех лет. В 1903 году литературная параллель между Помяловским и Горьким проведена была в специальной брошюре под названием «Помяловский и Горький» («Н. Г. Помяловский и Горький», критическая параллель, изд. «Наука и жизнь», 1903, стр. 15). Общие выводы автора этого этюда, как и других критиков, таковы: