Читать онлайн «Воспоминания». Страница 41

Я просил его выйти из того узкого круга, которым он ограничивал себя в выборе своих министров. Принадлежа сам к кругам поместного дворянства и земства, я гарантировал, что этот класс не менее лоялен к монархии, чем бюрократия, которая создала непроницаемую стену между царём и народом.

"Единственной целью, которую я и мои политические друзья имеют в виду, – сказал я, – является укрепление исполнительной власти, угрожающе ослабленной революционным движением и ошибками, совершенными кабинетом. Не бойтесь доверять нам, даже если мы покажемся вам сторонниками слишком либеральных идей. Ничто так не умеряет радикализм, как ответственность, связанная с властью. В течение моей долгой дипломатической службы, проведенной среди разнообразных народов под всеми широтами, я видел много общественных деятелей, которые были известны своим радикализмом, поскольку они оставались в оппозиции, и которые становились ярыми сторонниками порядка, когда они призывались к власти. Разве не правильно сказано, что наилучшая полиция рекрутируется из контрабандистов? Разве можно серьезно поверить тому, что люди вроде Муромцева, Шипова и князя Львова, которые являются крупными землевладельцами и столь жизненно заинтересованы в поддержании спокойствия и в мирном разрешении аграрного вопроса, были бы менее преданными и менее консервативными, чем бюрократы категории Шванебахов, которые не имеют связи с землей и все благополучие которых состоит в получении жалованья двадцатого числа каждого месяца"?

Приведя затем другие аргументы, я как министр иностранных дел обратил внимание императора на впечатление, которое производит наш внутренний кризис на европейские кабинеты и общественное мнение. Я указал, что за границей единодушно осуждается политика кабинета Горемыкина и что никто не ожидает восстановления нормального положения в России, помимо призвания к власти новых людей и изменения политики. Это мешает нам предпринимать различные шаги в наших внешних делах и, как, несомненно, подтвердит министр финансов, подрывает наш финансовый кредит.

Во время моей речи я с удовольствием отмечал, что император казался все более и более взволнованным.

Он сделал, однако, ряд замечаний. По его мнению, в Думе господствовали наиболее крайние элементы, и она больше походила на революционный митинг, чем на парламентское собрание. При таких условиях, какие шансы были на успех того, что мною предлагалось? Не могла ли подобная уступка быть расценена как доказательство слабости со стороны монархической власти и не вынудило ли бы это в самое короткое время приступить к энергичным мерам?

Я возразил на эти замечания, что, даже предполагая, что мы впадаем в ошибку, даже если Дума будет продолжать проявлять упорство, положение было бы значительно улучшено, если последуют нашему совету, так как, даже в случае необходимости роспуска Думы, стало бы ясно, что к этой крайней мере прибегли только после искренней попытки достичь взаимного понимания. Вся страна была бы благодарна государю, и если бы было ясно, что его попытка не удалась вследствие революционной настойчивости со стороны Думы, здоровые элементы нации охотно поддержали бы правительство в его репрессивных мероприятиях. Возможно, что после всех усилий для достижения соглашения государю придётся прибегнуть к объявлению военного положения, но, даже если это случится, всё же такое положение будет предпочтительнее, чем то, которое создано бессильным правительством, являющимся предметом для насмешек в России и за границей.

В конце аудиенции, которая продолжалась более часа, император, не принимая окончательного решения, уполномочил меня войти в переговоры с лицами, указанными в докладной записке, и с другими лицами, которые оказались бы нужными для дела создания коалиционного кабинета.

Было установлено также, что я должен привлечь к этому делу Столыпина, которому император собственноручно написал несколько слов, приглашая его быть моим сотрудником. По возвращении в Петербург я поспешил наметить план действий. С согласия Столыпина я имел секретное совещание с руководящими членами Думы, начиная с её председателя Муромцева, а для своих переговоров с Государственным советом я привлёк моего кузена Ермолова, который играл там заметную роль в качестве председателя умеренной группы, или центра. Ермолов, как и я, принадлежал к классу поместного дворянства и был известен своими обширными познаниями в области агрономии. Его компетентность в этой сфере была известна не только в России, но и за границей, в особенности во Франции, где он опубликовал ряд книг по агрономии. В царствование Александра III он был министром земледелия и оставался на этом посту некоторое время в царствование Николая II. Несмотря на принадлежность к бюрократическим кругам, Ермолов был связан с умеренными либералами в Государственном совете и в тот период, который я описываю, являлся лидером этой партии в верхней палате. Мое секретное совещание с членами этой палаты, которые предназначались для образования нового кабинета, имело место в его доме.

Столыпин участвовал в параллельной конференции, и каждый вечер мы сравнивали результаты.

По мнению всех политических лидеров, с которыми мы советовались, наиболее естественным кандидатом на пост председателя Совета Министров являлся Муромцев, который пользовался наибольшим доверием Думы, но хорошо было известно, что император не питал к нему расположения, и ввиду этого можно было опасаться серьезных осложнений. Другой ценный кандидат, Шипов, особенно влиятельный в земских кругах, имел больше шансов быть благожелательно встреченным в Петергофе, но был более необходим для поста министра внутренних дел.

Наибольшее затруднение представлялось в выборе портфеля для Милюкова, который, как можно было опасаться, вследствие его высокого положения в качестве главы кадетской партии и желания властвовать, не удовлетворился бы принять второстепенный пост, но потребовал бы для своей партии и для себя самого руководящей роли.

Все эти подготовительные мероприятия заняли некоторое время, и мы были уже готовы закончить наши работы, чтобы пригласить на совещание Милюкова, когда события внезапно приняли критический оборот. 8 июля я вручил докладную записку императору; 17 июля Дума приступила к обсуждению предполагаемого обращения к стране, которое, как известно, являлось ответом на правительственное сообщение по аграрному вопросу. Этот случай, который Горемыкин предвидел, послужил поводом для решительной борьбы. Тремя днями позже Горемыкин созвал заседание Совета Министров и заявил, не давая даже себе труда спросить мнения своих коллег, что Дума заняла открытую революционную позицию и что он решил предложить на следующий день императору немедленно распустить Думу. Члены Совета в то же самое время были приглашены собраться в этот день, т. е. 21 июля, на дому у Горемыкина, чтобы ожидать его возвращения из Петергофа с указом о роспуске Думы, который должен быть подписан императором.