Читать онлайн «Франко». Страница 8

Во Львове Франко жил возле костела бернардинцев, на первом этаже старого каменного дома. Этот дом называли «бойковским», потому что здесь купцы бойки[3] хранили на складах свои товары.

Франко поселился со своим старым приятелем Ярославом Рошкевичем и с новым знакомым — студентом Михаилом Павликом.

Павлик был таким же мужицким сыном, как и Франко. Сильный и решительный человек, он привлек молодого Франко своей самоотверженной преданностью народу. Уже очень скоро Франко и Павлика связала дружба на всю жизнь.

В 1875 году в журнале «Друг» были опубликованы письма в редакцию украинского либерального историка, этнографа и публициста Михаила Драгоманова. Драгоманов призывал галицкую молодежь изучать русскую и западноевропейскую литературу и писать не на искусственном «язычии», а на народном украинском языке.

На страницах «Друга» разгорелась полемика. И хотя консервативная часть «Академического кружка» возражала Драгоманову («У нас в Галичине не приймется ни язык великорусский, ни украинский, для того пишем, о сколько можно, по-галицийский…»), большинство молодежи было на его стороне.

Михайло Павлик и Иван Франко (за подписью «Хмара») опубликовали в журнале «Друг» статью.

Они предлагали реорганизовать «Академический кружок». По их мнению, его деятельность «должна заключаться в том, чтобы тесно связать интеллигенцию с народом».

Победило прогрессивное направление. В начале 1876 года Франко, Павлик и их единомышленник Иван Белей вошли в состав редакции «Друга».

Теперь журнал совершенно изменил свое направление. В нем стали появляться художественные произведения и статьи, отражавшие борьбу за реализм в литературе, за народность языка, культуры, просвещения.

Правда, для самого Ивана Франко многие вопросы, возбуждавшие столько споров в «Академическом кружке», были вопросами давно и окончательно решенными. Он уже тогда стоял на несколько голов выше окружавшей его львовской молодежи. И недаром позже в своем автобиографическом письме к Драгоманову Франко так вспоминал это время: «Явившись во Львов, в «Академический кружок», я внезапно очутился посреди споров о языке и национальности… Я не буду здесь рассказывать историю тех перемен, которые произошли в редакции «Друга» главным образом под влиянием Ваших писем… Из Ваших писем в редакцию «Друга» я вычитал только лишь то, что необходимо знакомиться с современными писателями, и бросился читать Золя, Флобера, Шпильгагена — так же, как перед этим уже с восхищением читал Л. Толстого, Тургенева и Помяловского, а затем Чернышевского, Герцена… За эти три года университетской жизни я читал очень много…»

Победа Франко и Павлика в «Академическом кружке» и редакции «Друга» была ознаменована в том же году выпуском литературного альманаха «Днестрянка». Здесь преобладали произведения реалистические, написанные на народном украинском языке. Среди них повесть Марко Вовчка «Институтка» и два первых значительных прозаических произведения Франко: повесть «Лесихина семья» и рассказ «Два приятеля».

Франко написал их в Лолине, в обществе своих друзей Рошкевичей, в светлые дни любви к Ольге…

«Лесихина семья» — правдивая история жизни крестьянской семьи — вызвала оживленные споры в тогдашней литературной среде.

— Ну, что же это такое! — возмущался почтенный редактор влиятельного львовского клерикально-националистического журнала «Правда» — а позднее газеты «Дело» — Владимир Барвинский. — У вас могла бы получиться прекрасная идиллия, если бы не этот несчастный натурализм, который совершенно портит идиллическое впечатление. В какую категорию произведений можно зачислить вашу повесть?

Франко отвечал, что вопрос о «категориях» литературы его не трогает. Он считает настоятельной необходимостью изображать все классы общества и в своей повести хотел показать контраст между красотой природы и убогой жизнью народа.

Но Барвинский не унимался:

— Это совсем не в духе нашей поэзии, особенно народной, — здесь природа и грустит и радуется в согласии с печалями и радостями человека.

— Но такая видимая гармония, — замечал Франко, — ‘только один из способов возбудить определенное настроение. Однако народной поэзии не чужд и другой прием — прием контраста.

Барвинский этого не понимал.

— Нужно, — настаивал он, — писать округленные, законченные рассказики, новеллы или романы, а не эскизы, не наброски.

— Я не чувствую в себе силы, да и не владею таким количеством наблюдений, чтобы построить округленный, законченный рассказ и дать в нем полную картину всего общества или хотя бы одного какого-нибудь класса, — скромно заявил Франко.

И еще один вопрос вызвал спор между Франко и Барвинским. Редактор считал необходимым, чтобы повесть непременно будила национальные чувства. А Франко настаивал на том, что прежде всего следует изображать социальные отношения людей.

— В условиях различного воспитания, традиций, окружения, — говорил Франко, — и последовательность, и причинность, и закономерность поведения различных людей различных классов бывают различны. Изображать эти особенности человеческой логики и психологии для меня самое привлекательное дело.

— Ну, так это не хватит всей жизни, чтобы настолько войти и вдуматься в дух разных людей из разных классов, чтобы изобразить их в повестях, — возражал Барвинский.

— Да, — отвечал Франко, — и все же это необходимо. И только располагая такой картиной жизни общества во всех его классах и явлениях, мы можем рассчитывать на синтез, на создание более широких и «округленных» образов.

Барвинский, конечно, так и не согласился с. молодым писателем-реалистом. «Но меня этот разговор с ним, — вспоминал Франко, — привел к окончательному решению: собирать материалы, писать эскизы и рассказы, изображая наше общество, различные его классы, разные стремления, муки, порывы, иллюзии и настроения. Жизнь дала мне, пожалуй, даже слишком много возможностей для сбора такого материала. Случайные рассказы знакомых, лица, встреченные в вагоне железной дороги, собственные воспоминания и наблюдения — все это постепенно превращалось на протяжении многих лет в более или менее обширные повести и эскизы. Я стремился каждую такую картинку выносить в душе до тех пор, пока не вживусь в особенную, присущую ей атмосферу, не отыщу соответствующий ей тон и средства изображения».

Так окончательно созрел у писателя план всестороннего художественного показа жизни народа.

В середине семидесятых годов Франко пишет рассказы и повести, и с их страниц встают забитые нуждой, непосильной работой и бесправием крестьяне. В первый раз в литературе появляется образ наемного рабочего — нефтяника бориславских промыслов. И ему противопоставлен образ эксплуататора-капиталиста, грязного представителя раннего промышленного «грюндерства»… Капиталистический удав — «боа-констриктор» (так и назвал Иван Франко свою повесть) — душит бедняков, убивает все подлинно человеческое, толкает на преступление.