Читать онлайн «Генрих Гиммлер». Страница 74

Гиммлер никогда не понимал истинной природы отвращения к своему имени и не осознавал его подлинной глубины. Хотя его ушей наверняка достигли летние заявления американцев о том, что после окончания войны состоится суд над военными преступниками, он верил, что нескольких жестов доброй воли с его стороны будет достаточно для восстановления своей запятнанной репутации.

Гиммлер снова погрузился в раздумья. Постоянное гуманизирующее влияние Керстена и интриги Шелленберга, подталкивающие хозяина к участию в мирных переговорах, вынудили Гиммлера отступить до некоторой степени с тех абсолютных позиций, которые он занимал в 1943 году. Первое изменение политики, как мы уже видели, уступало своей бесчеловечностью лишь самому геноциду — истребление нежелательных людей через работу. Затем последовали попытки продажи некоторых евреев, которые, с одной стороны, были призваны спасти жизни, а с другой — дать деньги и товары, необходимые для ведения войны[110]. Первые серьезные переговоры этого рода были предприняты Йолом Брандом от имени венгерских евреев, которых нацисты успешно присоединили к своим жертвам в 1943 году. В мае 1944 года Эйхман предложил Бранду жизни 700 000 венгерских евреев в обмен на 10 000 грузовиков, которые союзники должны были доставить в Салоники. Это была первая предполагаемая бартерная сделка, которая так и не состоялась. За ней должны были последовать другие, в равной степени ужасные предложения, например последующее предложение Эйхмана, сделанное им от имени Гиммлера, о получении 20 миллионов швейцарских франков за жизнь и свободу 30 000 евреев. Это последнее предложение привело к реальной пересылке 1684 румынских евреев, которые достигли Швейцарии в августе и декабре 1944 года, и в дальнейшем 1000 венгерских евреев следующим февралем, за которых Гиммлер получил через президента Швейцарии, Жан-Мари Муси, 5 миллионов швейцарских франков, собранных в результате подписки, проведенной международным обществом защиты евреев. Этим сдвигам способствовали также предложения, полученные Гиммлером от мадам Иммфельд, поселить освобожденных евреев на юге Франции. Переговоры о переводе денег были весьма сложными и фактически сдерживались действиями государственного департамента США. Информация об этой жалкой торговле, в конце концов, достигла ушей Гитлера. Но к этому времени, как мы еще увидим, Гиммлер уже занялся переговорами с Красным Крестом.

Шелленберг, дойдя до этого этапа в своих послевоенных мемуарах, в которых он всеми силами старался выставить себя миротворцем, довольно подробно описал, как зимой 1944–1945 гг. он неоднократно устраивал встречи Гиммлера с Муси. На первой из этих встреч Муси склонял Гиммлера принять деньги вместо оборудования и медикаментов, тогда как на второй конференции, состоявшейся, по словам Шелленберга, 12 января в Шварцвальде, они пришли к следующему соглашению:

«Каждые четырнадцать дней поездом первого класса в Швейцарию будут доставляться 1200 евреев. Еврейская организация, с которой работает герр Муси, будет активно поддерживать решение еврейского вопроса в соответствии с предложениями Гиммлера. Одновременно с этим должны начаться коренные изменения во всемирной антигерманской пропаганде. Согласно моим предложениям, мы сошлись на том, что деньги не будут выплачивать непосредственно Международному Красному Кресту, как первоначально предполагалось, а будут вручаться Муси как доверенному лицу»[111].

Именно этот план привел к спору с Гитлером, который, как утверждает Шелленберг, был намеренно спровоцирован Кальтенбруннером: «Гитлер немедленно издал два приказа: о том, что любой немец, который поможет бежать еврейскому, английскому или американскому заключенному, должен быть казнен на месте».

Гитлер вызвал к себе Гиммлера, высказал все, что думает о его действиях, в таких выражениях, которые Гиммлер никогда не мог забыть, и, согласно Курту Беккеру, агенту Гиммлера в коммерческих переговорах о евреях, отдал свой печально известный приказ о том, что «ни один заключенный в южной половине Германии не должен попасть в руки противника живым»[112].

Тем временем, когда осенью Венгрия оказалась на грани капитуляции перед Россией, депортация началась снова. Гиммлер поручает Гессу, теперь уже полномочному инспектору по концентрационным лагерям, выступить в качестве одного из своих наблюдателей, которые, как предполагалось, должны были обеспечить соблюдение разумной гуманности. Будапешт пал в декабре, причем значительная часть еврейского населения осталась в живых[113]. В сентябре Гиммлер позволил миссии Международного Красного Креста вести чрезвычайно ограниченные наблюдения в Аушвице, и есть свидетельства, что в октябре и ноябре он пытался остановить убийства, или, по крайней мере, переложить ответственность за них на плечи подчиненных. Начал он, согласно Беккеру, с приказа Полю и Кальтенбрун-неру, отданному «между серединами сентября и октября»: «Настоящим приказом, который вступает в силу немедленно, я запрещаю любую ликвидацию евреев и приказываю, что, напротив, следует проявлять заботу о слабых и заболевших. Вы несете личную ответственность за нарушения данного приказа вашими подчиненными офицерами»[114]. За этим последовал приказ от 26 ноября, который тоже записывал Беккер: «Крематории Аушвица следует демонтировать, работающим на Рейх евреям выдавать нормальные рационы восточных рабочих. При отсутствии еврейских госпиталей их допускается лечить вместе с арийскими пациентами».

Красная армия добралась до Аушвица и лагерей-спутников лишь в конце января 1945 года. Когда они пришли, то обнаружили, что эвакуация основной части заключенных на Запад, начавшаяся еще в прошлом сентябре, практически завершена, и в лагере осталось лишь около 3000 инвалидов. Согласно Рейтлингеру, в Германии к началу 1945 года насчитывалось более сотни основных лагерей и их спутников, в которых, в условиях, беспредельно ухудшившихся теперь, все еще содержались 500 000 «арийцев» и 200 000 евреев. Их судьба висела сейчас на волоске. Гиммлер хотел использовать их как козырь перед союзниками, в то время как Гитлер и Кальтенбруннер сходились во мнении, что они должны умереть, прежде чем появятся какие-либо шансы их окончательного освобождения.

Гиммлер всегда скрывал слабость характера и нерешительность под маской силы. Должность и мундир командующего армией восполнили потребность доказать самому себе, что он решительный человек действия. Как некогда он принудил свое слабое тело достичь требуемого атлетического стандарта, теперь он заставил себя стать боевым генералом.