Читать онлайн «Дворцовые интриги и политические авантюры. Записки Марии Клейнмихель». Страница 70

Хотелось бы мне упомянуть еще и о красивой графине Ведель, вдове обер-шталмейстера графа Эрнста Веделя, этого рыцаря из исчезнувших времен. У графини трое очень симпатичных красивых сыновей, и когда они появляются все втроем в салоне, все женщины завидуют их матери.

Для меня также было большой радостью встретить здесь милого, умного Вилли Радовица, с матерью которого, прелестной Надиной Радовиц, урожденной Озеровой, я была в большой дружбе. Вилли был другом моих детей. Он занимал пост посланника в Париже и Вашингтоне и считается одним из лучших людей Германии. Ныне он занимается адвокатурой и имеет большую практику в Берлине. Его прелестная жена, урожденная графиня Матушко, и он приняли меня как свою старую родственницу, и я чувствовала себя прекрасно в их доме.

Это было 27 февраля 1917 года. У меня было за ужином несколько моих хороших друзей: князь и княгиня Куракины, жившие в течение 25 лет в первом этаже моего дома и бывавшие очень часто у меня; князь Мингрельский; оба барона Пилара, отец и сын; последний рижский губернатор Звегинцев; Николай Безак; наш общий друг Губастов и фон Строльнич — вице-президент Русского исторического общества[114], впоследствии расстрелянный большевиками. Князь Мингрельский и Губастов погибли от холода, голода и от других лишений.

Мой дворецкий, старик Андрей, доложил, что кушать подано. Он распахнул широко дверь, и мы вошли в столовую, как вдруг резкие крики, вопли отчаяния и ужаса донеслись до наших ушей. В то же мгновение ворвались к нам в столовую лакеи, кухонные мужики, повара в белых фартуках, поварята, горничные и истерически кричали: «Бегите, бегите! Вооруженные банды ворвались черным ходом и ранили двух хотевших их остановить дворников; они сейчас сюда нахлынут. Бегите, бегите!»

Фон Пилар схватился за саблю, желая оказать сопротивление. Но было ясно, что он был бы убит и его кровь принесла бы нам всем погибель. Я схватила его за руку, умоляя слушать меня и помочь моему бегству. Мы ринулись вместе со всеми остальными приглашенными по широкой парадной лестнице и успели спастись. Опоздай мы на несколько секунд, мы все были бы умерщвлены. С непокрытой головой без пальто в ажурных чулках и туфлях бежали мы по глубокому снегу при 15-градусном морозе в противоположный дом, в котором занимал квартиру барон Пилар с сыном. Несколько мгновений спустя мы увидели свет в окнах моей квартиры, где в бальном зале горели не горевшие с начала войны большие люстры. Толпа, вооруженная топорами, ружьями, палками бегала по всем комнатам, срывала гардины с окон, тянула столы на середину комнаты, так как, очевидно, этим непрошеным гостям не хватало столов, находящихся в столовой. Некоторое время спустя мы увидели, как мой дворецкий разносил им блюда. Солдаты и матросы тащили много супных ваз и бутылок. Чокались с моей прислугой. Приносили все новые бутылки из моего винного погреба. До поздней ночи наблюдали мы эту оргию, от которой не были в силах оторвать глаз.

Можно подумать, что я передаю сцену из Французской революции. Увы, к сожалению, наша революция, восторженно встреченная как у нас в России, так и за границей, революция, названная кадетами «бескровной», намного превзошла Французскую революцию своими кровавыми ужасами и продолжительностью. Один мой французский друг, граф де Робиэн, как-то мне сказал: «Разница между вашей и Французской революцией заключается в том, что Франция имела «Вандею», Людовик XVI — свою охрану, царская семья[115] — Филиппа Эгалитэ[116]. В России же не было «Вандеи», Николай II не имел охраны, а ваша царская семья имела много Филиппов Эгалитэ».

Под утро мы разошлись, и Пилары уступили мне диван, на котором я прилегла на пару часов, но уснуть не могла. Днем мы увидели, что мой дом превратился в цитадель, в которой продолжала хозяйничать грязная банда красноармейцев. Над квартирой Пиларов жил член Государственной Думы, хороший, уважаемый человек, М. Крупенский, бывший крупным землевладельцем в Бессарабии. Я просила его гостеприимства и была чрезвычайно сердечно принята его семьей. Когда мы сидели за чаем, боязливо делясь впечатлениями, сотни грузовиков с вооруженными людьми проезжали по Сергиевской, проходила масса солдат под предводительством офицеров с сорванными погонами и с красными бантами в петлицах. Большинство из этих офицеров напоминало мне баранов, ведомых на заклание.

Под вечер ворвались к нам, в квартиру Крупенских, где находились кроме семьи Крупенских княгиня Кантакузен и я, банды солдат. Крупенский был арестован. Княгиня Кантакузен мне шепнула: «Бежим в китайское посольство, я знакома с посланником, я уверена, что мы можем там скрыться». Сквозь кричащую толпу людей, под звуки выстрелов, неизвестно куда и кем направляемых, бежали мы в китайское посольство, находящееся на той же улице.

Китайский посол принял нас чрезвычайно тепло. Его жена и прелестные дети окружили нас трогательными знаками внимания. До смерти сохраню я к этим благородным людям чувство глубокой благодарности. Ввиду того что я не имела с собой ни платья, ни белья, китаец-слуга, получив разрешение на вход в мой дом, достал постепенно у моей домоправительницы необходимые мне вещи. Через него я узнавала о происходящем у меня дома: всевозможные солдаты и женщины, которых было несколько сот человек, спали во всех моих салонах и коридорах; они грабили и уничтожали все, что им попадалось в руки; мои слуги выглядели полупомешанными, и некоторые из них от страха и волнения заболели. Что касается двух раненых дворников, то один из них был до того тяжело ранен, что его отправили в больницу.

На третий день моего бегства, когда мы, т. е. семья посла, княгиня Кантакузен и я, сидели за обедом, двери были взломаны ударами прикладов, и приблизительно 15 солдат во главе с вольноопределяющимся ворвались к нам в столовую. Посланник и его первый секретарь пытались им объяснить, что они не имеют права врываться в здание посольства. Несмотря на то что эти слова были произнесены на прекрасном русском языке, ворвавшаяся банда делала вид, что с ней говорят по-китайски. Они заявили, что они пришли арестовать графиню Клейнмихель за то, что она стреляла собственноручно из пулемета в народ.

Затем отец одного парикмахера и жена швейцара (оказавшаяся прислугой графини Лили Ностиц) утверждали, что они собственными глазами видели, что я, по совершении такого преступления, полезла на крышу моего дома и этими моими руками в течение часа сигнализировала германскому императору Вильгельму с целью предать русскую армию.

Китайский посол тотчас же обратился к бывшему всесильным английскому посланнику, прося его влияния и помощи; он сообщил ему, не называя моего имени, что у него ищут спасения две дамы. Сэр Джорж Бьюкенен ответил, что он обещал Милюкову не вмешиваться во внутренние дела России, что он отказался от права защиты и что эту роль взяли на себя Палеолог и маркиз Карлотти. Китайский посол не хотел меня выдавать и был готов защищать меня собственной особой. Но когда я увидела, какой оборот приняло дело, я боялась, что эти добрые китайцы и их прелестные дети могут благодаря мне пострадать от дикой солдатской орды, и сказала пришедшим, что готова за ними следовать, куда им угодно. Графиня Кантакузен поступила так же, как и я, но ей, как более молодой и подвижной, удалось на улице, смешавшись с толпой, скрыться. Сопровождавшие меня солдаты все время приказывали мне идти вперед, говоря, что они должны доставить меня в Государственную Думу, где председатель Думы Родзянко велит меня повесить. Я им на это ответила: «Я не могу идти так быстро, как вы», и когда они заметили, как тяжело я дышу, один из них, не без добродушия, сказал: «Ты права. Ты слишком стара, чтобы проделать этот длинный путь пешком. Мы поищем для тебя автомобиль».