Читать онлайн «Самые знаменитые влюбленные». Страница 40

Как легко и быстро бежит актриса по коридорам Высшей подготовительной школы! Она спешит посмотреть, как годящийся ей в отцы Диего Ривера делает наброски с обнаженной натурщицы, но, прокравшись в полутемный зал, обнаруживает, что Ривера давно отложил кисти, а его движения скорее напоминают работу подлинного монументалиста.

Реальная Фрида, конечно, так бегать не могла. Но вот слишком раннее взросление может быть объяснено с почти медицинской точностью: это наследственность, ее отец страдал эпилепсией, и страх возможного проявления психической болезни преследовал ее всю жизнь.

Как бы то ни было, вид уже ставшего знаменитым художника – Ривера тогда был уже признанным классиком, одним из основателей мексиканского монументализма – поразил полудетское воображение Фриды, она начала выслеживать Риверу, дразнила «старым Фасто», старалась привлечь внимание и однажды, словно предвосхитив их общее будущее, заявила подругам: «Я непременно выйду замуж за этого мачо и рожу от него сына».

Огромный, толстый, всклокоченный мужик с выпученными глазами и на 25 лет старше (его мужиковатость не искупалась даже звучным именем Диего Мария де ла Консепсьон Хуан Непомусено Эстанислао де ла Ривер-и-Баррьентос де Акоста-и-Родригес) стал ее мужем и наваждением. Они разводились и сходились, спали с кем попало, объездили весь мир, боролись за права бедных и писали картины, на которых изображали друг друга.

Только пока Ривера писал Фриду в виде бойца коммунистической партии, Кало писала бесконечный рассказ о себе и о нем. Писала так, как никто еще до нее: очень физиологично, очень жестко, грубо и даже цинично. Эта пролежавшая чуть ли не половину своей жизни в постели женщина знала толк в темных сторонах жизни и умела превратить их в предмет восхищения и веселья.

Уже первые ее картины поражали взрослостью и смелостью. Но для становления Фриды как художника потребовалась та самая злополучная авария. Отскочивший от перил железный прут прошил ее тело, повредив позвоночник, задев таз, поломав ребра, ключицу. Правая, иссушенная полиомиелитом нога была сломана в одиннадцати местах. Тридцать пять раз Фрида побывала на операционном столе. Своеобразный мировой рекорд. Для Фриды сделали специальный подрамник, позволявший писать лежа. Под балдахином кровати прикрепили большое зеркало, чтобы она могла видеть себя: «Я пишу себя, потому что много времени провожу в одиночестве и потому что являюсь той темой, которую знаю лучше всего».

Некоторое время после катастрофы она носила мужскую тройку, шляпу, при ходьбе опиралась на трость, унизывала пальцы большими мужскими перстнями. Она не хотела быть похожей на женщину. В таком виде ее как-то и застал Ривера, приехавший вернуть оставленные Фридой работы. Оставленные для отзыва, еще до катастрофы. Отзыв был, безусловно, положительным, но главное состояло в том, что Ривера никак не ожидал увидеть в огромных глазах этой странной девушки в мужской одежде такого обожания. Он только что развелся со своей второй женой – и Фрида добилась своего.

В своем дневнике, ставшем потом тоже своего рода арт-объектом, известным не менее, чем ее картины, она писала: «Я влюбилась в Диего, и это огорчало моих родителей, потому что Диего был коммунистом и походил, по их словам, на портреты толстого, жирного Брейгеля. Говорили, что это свадьба слона и голубки… На свадьбе не было никого, кроме моего отца, который сказал Диего: «Не забывайте, что моя дочь больна и будет больной всю жизнь; она умна, но некрасива. Подумайте об этом… и если вы все-таки хотите жениться на ней, я даю свое согласие»

Уже в день свадьбы Диего показал свой взрывной нрав: перебрав текилы, начал палить в небо из револьвера. Увещевания только распаляли разгулявшегося жениха, и Фриде пришлось в тот вечер бежать под родительскую крышу. Правда, проспавшись, Диего пришел просить прощения…

Их дом в Сан-Анхеле был очень оживленным: чета Ривера, сестры Фриды, слуги, шоферы. Не говоря о многочисленных животных: обезьянках, попугаях, собаках. Все это требовало необычайно больших расходов, и супруги Ривера жили куда расточительней, чем могли себе позволить. Фрида ничего не зарабатывала и чувствовала себя виноватой от того, что Диего приходилось постоянно тратиться на ее лечение. Она стала брать в долг у друзей и через друзей же передавала Диего записки, в которых просила выдать ей нужную сумму на хозяйство, на прачку, на лекарства, не решаясь сама обращаться к нему…

Этот слоноподобный, толстобрюхий бабник навсегда стал объектом ее любви и преданности. Что не мешало Фриде постоянно повторять, что, мол, в ее жизни были две катастрофы: первая, когда автобус столкнулся с трамваем, и вторая – Диего!

«Вторую катастрофу», однако, обожали и многие другие женщины. Диего отвечал взаимностью и в порывах откровения признавался: «Чем сильнее я люблю, тем сильнее хочу заставить страдать. А Фрида, научившись принимать мою неверность, никак не может понять, почему я выбираю тех, кто меня недостоин, или тех, кто уступает ей…»

Фрида на многочисленные «ходки» любвеобильного мужа смотрела до поры сквозь пальцы – впрочем, подобные отношения в артистической среде того времени не были чем-то из ряда вон выходящим. Да и на этом поприще Фрида как минимум не уступала Ривере: среди ее любовников был, например, скульптор, поэт и дизайнер Исаму Ногути, а среди любовниц – известнейшая негритянская танцовщица Джозефин (или Жозефина, как ее звали на французский манер, после того как она перебралась в Париж из США) Бейкер.

На этот период их жизни приходится и создание своеобразного «революционно-любовного треугольника». В ноябре 1936 года Ривера получил телеграмму из Нью-Йорка, в которой его просили ходатайствовать перед мексиканским правительством о предоставлении политического убежища Льву и Наталье Троцким. Диего отправился за разрешением к президенту Мексики Карденасу и заручился его согласием.

Густота коммунистов в Мексике в конце тридцатых годов ХХ века была просто удушающей. Быть «не левым» означало прослыть замшелым буржуа, коррупционером и ставленником гринго. С другой стороны, для политэмигранта Троцкого и его жены Натальи Седовой Мексика казалась иной планетой. Другие страсти, темперамент, настрой.

Но в то время как один коммунист, Сикейрос, готовил покушение на Льва Давыдовича и даже обстрелял вместе с товарищами квартиру эмигрантов из автоматического оружия, другой коммунист, вечный друг-соперник Сикейроса Ривера, предложил гонимым свой кров, и они поселились в знаменитом Синем доме, названном так из-за ярко-лазурных стен. Как-то в длинном и узком коридоре Синего дома Лев подкараулил Фриду, схватил за локоть и утянул в свою комнату.